Грязный лгун
Шрифт:
Я закрываю глаза и представляю, что птицы собираются над нами и кружат вокруг нас по спирали.
Вкус ее жевательной резинки, кисловатый запах ее пота, смешанный с запахом ванили, то, как надежно ее тело прижато моим, — все это вновь и вновь вызывает у нас улыбку.
— Что? — спрашивает она, хихикая. — Ну что? — потому что я не перестаю улыбаться и мне приходится прервать поцелуй.
— Ничего, я просто счастлив, — говорю я. И она произносит:
— Я тоже, — притягивая меня снова к себе.
Иногда я и сам не знаю, что во мне не так.
Иногда я думаю, что, может, я заслуживаю всего плохого, что происходит со мной.
Именно так я себя и чувствую, когда Ласи берет трубку: ее голос, словно у первоклашек, распевающих рождественские гимны, — такой счастливый, такой открытый, такой хрупкий.
— Я соскучилась по тебе, — говорит она, и я чувствую себя беспомощным и глупым на другом конце провода.
Я позвонил, чтобы рассказать ей о Рианне и о тем, какой замечательный день я провел вместе с ней.
Я хотел рассказать Ласи, что Рианна похожа на девочку на ее рисунках. Я хотел рассказать ей, что нашел ангела и думаю, что со мной все будет в порядке. Но когда я слышу ее голос, я больше ничего не хочу говорить.
Я сам не знаю, почему решил, что она обрадуется, услышав все это. Наверное, я не подумал об этом. Я подумал только о себе и о том, как хорошо будет поделиться с кем-нибудь, кому я доверяю.
— Бенджи, ты еще здесь? — спрашивает она. Я издаю тихий свист.
— Я соскучилась по тебе, — повторяет она, и я говорю, что тоже скучаю по ней.
Это не ложь, я повторяю сам себе, что это не ложь, потому что я и вправду скучаю по ней. Но если это на самом деле правда, то почему же я не могу не думать об улыбке Рианны каждый раз, когда пытаюсь представить себе, как Ласи лежит на кровати и тесно прижимает трубку к уху, хотя знаю, что мое молчание ее обижает.
— Ну, как там дела, с твоим отцом?
— Хорошо, наверное. — И я ненавижу себя за то, что только пытаюсь найти предлог, чтобы повесить трубку и разложить все по полочкам в своей голове, а потом перезвонить ей, когда не буду настолько сбит с толку.
— Угадай — что? — говорит она, и я даже не пытаюсь гадать, мне слишком плохо, чтобы говорить, и я молча жду, пока она сама скажет. — Мама сказала, что я могу приехать к тебе в гости на каникулах! — В ее голосе столько счастья, и я так сильно щиплю себя за запястье, что чувствую, как ногти впиваются в кожу.
— Правда? Вот здорово! — Но я не могу даже себя заставить поверить в искренность моей радости, не говоря уж о Ласи, единственном человеке, который всегда понимал меня.
Казалось, мы молчим несколько минут ее дыхание словно удар кулака, бьющий снова и снова, все сильнее и сильнее с каждым разом, пока я не чувствую, что уже почти теряю сознание, и тогда она спрашивает:
— Что-то случилось? Она поняла: что-то не так.
— Ничего. — Ничего не говорящее, пустое слово: — Слушай Ласи, мне пора, отец зовет. Я просто
— Хорошо, — говорит она, и я пытаюсь угадать, поняла ли она, догадалась ли она уже обо всем без моих объяснений, потому что у нее всегда был этот дар.
— Я позвоню тебе позже, на неделе, ладно? Я обещаю. — Я слышу, как она кивает головой, по тому, как она приглушенно дышит, я понимаю, что она прикрывает рот пальцами, что ее глаза смотрят вдаль, затуманенные, наполняющиеся слезами, и мне нужно положить трубку, иначе я никогда не смогу с этим жить.
— Я люблю тебя, — произносит она.
Я говорю, что тоже ее люблю, зная, что до конца жизни буду думать, правда это или нет.
Прежде чем повесить трубку, я подождал, пока на другом конце не стало тихо.
Я вытираю глаза после того, как швырнул телефон через комнату, крича так, словно я бросал что-то очень тяжелое — хрипя, вкладывая в бросок все тело, как никогда не делал в бейсболе, чего от меня всегда хотел отец.
— ГЛУПАЯ, ДУРАЦКАЯ ШТУКА!
Пластик трескается о стену. Моя собака скулит, прижимая уши, и проползает мимо меня вон из комнаты.
Я падаю на кровать.
Раньше, когда я был маленьким, я всегда хотел, чтобы мои игрушки ожили. Ведь это выглядело так просто по телевизору. Мне казалось, что если я хорошо попрошу, сложу руки и закрою глаза, и буду говорить в потолок, то все сбудется как по волшебству. Несколько дней подряд я старался вести себя хорошо, не навлекать неприятности, усердно помогать маме, например убирался на кухне, не дожидаясь, чтобы меня просили, я надеялся, что мама заметит, как блестит стойка бара, когда она берет чистый стакан, чтобы налить себе очередную порцию выпивки.
Она никогда ничего не замечала.
И тогда я думал, что со мной, наверное, что-то не так, поэтому мои желания не сбывались, что я, наверное, плохой, во всяком случае хуже тех мальчиков по телевизору, чьи игрушки оживали или кто мог случайно переместиться во времени, а вот я должен навсегда быть привязан к своей жалкой жизни.
А может, я вообще не должен был быть особенным.
Но все изменилось, когда я встретил Ласи.
Она была больше похожа на сказочного персонажа из телевизора, чем на человека, — словно ожившая кукла, словно ангел, который спустился, чтобы найти меня и защитить.
Я никогда не хотел причинять ей боль.
Я бы лучше умер. Я мог бы находиться рядом с ней, как призрак, живущий под обоями в ее спальне.
Смерть была бы менее болезненной.
Умереть было бы проще, потому как это в моей власти.
С чувствами все не так просто. Я не могу контролировать их, не могу любить ее так, как хочу, потому что этого хочет мой мозг, но мое сердце говорит мне другое. Но это все не означает, что я ее не люблю, что я забыл ее и что она мне больше не нужна.