Грюндерфилд
Шрифт:
Вертя шеей, Филипп пересек Грюндерфилд. Кроме домов, еще углядел сараи, сеновалы, загоны для скота. Здесь явно вели хозяйство. Вели? Ведут?
Ведут. Филипп почувствовал вдруг на себе взгляды. Да, он был уверен, что кто-то смотрит на него и из-за занавески в доме, и еще, кажется, из сарая. И тогда Филипп приветственно помахал рукой. Может быть из вежливости, а может быть зачем-то ободряя самого себя.
Никто однако не вышел и не помахал ему в ответ. Ни из-за занавески в доме, ни из сарая.
Когда поселок остался за спиной, Филипп почему-то облегчено вздохнул.
Филипп шел, не оборачиваясь, все удаляясь и удаляясь от домов, смотрящих ему меж лопаток. Дорога медленно поворачивала. На обочине становилось все больше кустов, скрывающих волнующиеся просторы полей. И дальше, Филипп помнил, должен быть еще один, но уже совсем резкий поворот, а прямо за ним начинается небольшой лес, из которого дорога вынырнет потом на другие поля – на дальние поля его деревни. А там до дома рукой подать.
Филипп приободрился и прибавил шагу, и тут же заметил, что все вдруг стало меняться. На солнце надвинулось облако, превратившееся постепенно в тучу. Вокруг начало быстро темнеть.
По кустам пробежал ветерок и Филипп услышал странный шорох. Как будто этот ветерок шевелил не листву и тонкие ветви кустов, а семенил вдоль них со стороны поля по земле.
Филипп глянул на небо, на кусты, отчего-то поежился и пошел еще быстрее. И тут же в кустах раздался треск. Это был уже не ветерок. Это что-то крупное продиралось через ветви и корни, ломая, раздирая их. Оно приближалось. Вот сейчас, вот еще немного и выскочит на дорогу.
По телу Филиппа пробежали мурашки. Ему захотелось рвануть вперед по дороге и бежать, бежать по ней прочь изо всех сил. Но Филипп этого не сделал. Ограниченное пространство корабля отучило его убегать. Он привык все решать на месте.
Филипп быстро поставил свой чемоданчик с инструментами на землю, раскрыл его, достал острую длинную стамеску – такой можно и до волчьего, и до кабаньего сердца добраться. А крупнее зверя в их краях никогда не водилось.
В кустах же тем временем все стихло. Как будто зверь затаился или вовсе тихонечко сдал назад и убежал обратно в поле.
Филипп выждал немного. Вокруг было совершенно тихо, только все также сумеречно. Солнце по-прежнему томилось в плену у тучи.
Подобрав с дороги камень, Филипп швырнул его в то место, из которого ранее доносились звуки приближавшегося зверя. Камень пролетел сквозь листву и ветви, глухо упал на землю, никого не встревожив, не спугнув.
Филипп вздохнул полной грудью и убрал стамеску обратно в чемоданчик. Посмотрел на небо и снова зашагал по дороге. И тут же по кустам как будто бы опять ветерок пробежал. Но Филипп не обратил на него внимания. И тогда в кустах знакомо затрещало – кто-то явно хотел выбраться на дорогу.
Стамеска вновь удобно улеглась в руку. И вновь остановившийся Филипп ждал напрасно. На дорогу так никто и не выскочил. Треск, шум в кустах стихли.
Филипп больше не стал убирать стамеску. Стискивая ее в правой руке, взял чемоданчик левой. И снова зашагал. И снова ветерок по кустам. Но Филипп не сбавлял
Чем ближе они подходили к повороту, тем явнее невидимый зверь обнаруживал и себя, и свою силу, с хрустом кроша перегораживающие его путь ветви.
Но был ли это зверь? Конечно, существо, которое так ломилось через кусты и сейчас семенило рядом, было живое. Но теперь оно еще и начало издавать звуки. Странные звуки. Поначалу это был как бы вой. Но чем дальше, тем больше он перерастал в необычное для этого места и времени звуковое вибрирование. Так визжит дерево, когда в него на огромной скорости впиваются зубья циркулярной пилы. Металл с напряжением входит в толстую доску, в бревно, плачет и стонет, добираясь до сердцевины, а потом облегченно стихает и умолкает, когда перепиленное пополам падает на землю:
– Дж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-о-у-у!
И потом все снова повторяется:
– Дж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-о-у-у!..
Филиппу было не привыкать к этим звукам. Он поглубже вдохнул, по привычке ожидая, что сейчас в нос ударит особенный запах одновременно и свежего, и опаленного металлом дерева. Но пахнуло не то псиной, не то старым, пролежавшим несколько зим в сарае тулупом. Филипп поморщился и сплюнул.
Он продолжал быстро шагать, все приближаясь и приближаясь к повороту. А по кустам пошел гулять уже не ветерок, а настоящий ветер. Сначала он срывал и бросал на землю крепкие зеленые листья, а потом вдруг выскочил на дорогу, швырнул вверх пригорошни пыли, смешанной с травой, ударил Филиппа в грудь. Но тот устоял. И смог сделать еще шаг вперед. И еще.
Тогда ветер закрутился вокруг, как будто пытаясь схватить Филиппа, оторвать его от земли и унести за кусты. А невидимая пила продолжала визжать и выть. И этот визг-вой становился все яростнее и яростнее. Распалив себя, нечто как будто впилось уже и не в податливое дерево, а в твердый металл. Звук стал намного жестче:
– Дз-з-з-з-з-з-з-з-з-о-у-у!.. Дз-з-з-з-з-з-з-з-з-о-у-у!…
И как будто не в один голос. И сразу из нескольких мест.
У Филиппа по телу снова пошли мурашки. Он остановился. И тут же стих визг-вой. Но затем раздался хруст. Такой громкий, отчетливый, как будто чьи-то огромные челюсти перекусывают хребет коровы, дробят ее череп, перемалывают ребра.
Филипп часто дышал, ему вдруг стало не хватать воздуха, хотя ветер все так же продолжал толкать его в грудь, бить в уши, в рот, в нос.
Еще несколько шагов по инерции, и Филипп остановился. Перед самым поворотом. То, что впереди поворот, Филипп больше почувствовал, чем понял. Было уже совсем темно. А за поворотом, за поворотом… Без сомнения его там ждали. Да, уже не сбоку, а именно оттуда, из-за поворота, неслось на несколько голосов предвкушавшее, пускающее слюну мягкое:
– Дж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-о-у-у!..