Грюнвальдское побоище. Русские полки против крестоносцев

Поротников Виктор Петрович

– Нужно сначала завершить более значимое дело, а уж потом отвлекаться на разные мелочи, – проговорил Войшелк, глядя на князя с некой укоризной.

В облике посла все говорило о знатности его рода и о том доверии, каким он пользуется у Лингвена Ольгердовича. Литовец был уже немолод, но еще не сед и не согбен годами. Одет он был в длинный фиолетово-желтый кафтан с широкими рукавами, расшитый золотыми нитками. Пальцы посла были унизаны перстнями, на которых переливались блестящие драгоценные камни. Темно-русые волосы посла были расчесаны на прямой пробор, его борода была аккуратно подстрижена, как было принято у литовцев, принявших христианство.

Было видно, что сей муж всякое повидал в жизни, о

том говорили глубокие морщины у него на лбу, длинный шрам над левой бровью, немного тяжелый, пронизывающий взгляд серых глаз.

Упрек посла Федор Юрьевич выслушал с еле заметной небрежной усмешкой.

– Скажи-ка, друже, коль посреди важной беседы тебе вдруг скрутит живот, ты что же, наложишь себе в штаны, но не прервешь серьезный разговор? – Князь отпил вина из серебряной чаши и глянул в глаза послу. – Или же комар сядет тебе на шею и станет пить твою кровь, а ты не прихлопнешь его из опасения внести паузу в серьезную беседу. Так что ли?

– Подобные сравнения не вполне уместны, княже, – слегка опешив, промолвил Войшелк. – Телесное недомогание всегда простительно, ибо причины, его вызвавшие, зачастую не связаны с людскими помыслами, сваливаясь, как снег на голову. Впившийся в шею комар и вовсе не может быть помехой в важном разговоре.

– Что более важно на данный момент, а что менее, позволь определять мне, друг мой, – сказал Федор Юрьевич. – Мы продолжим обсуждение нашей проблемы чуть позднее. Ведь нам спешить некуда.

Повинуясь воле князя, Давыд Гордеевич принялся обстоятельно рассказывать о встрече Горяина с отцом его невесты и о своих впечатлениях о родственниках боярина Воимысла. Являясь не просто приближенным Федора Юрьевича, но также и его близким другом, Давыд Гордеевич позволял себе в беседе с ним такие смачные шутки и вольные обороты речи, что щеки Горяина порой заливались густым румянцем, а кусок застревал у него в горле. Князь же и Давыд Гордеевич громко хохотали, переглядываясь друг с другом и почти не прикасаясь к яствам.

Впрочем, Горяин вскоре смекнул, что это веселье за столом было явно показное. Таким образом Федор Юрьевич, верный своей привычке, хотел досадить литовскому послу. Неприязнь Федора Юрьевича к литовцам была давняя и неистребимая.

Расспросив Давыда Гордеевича, Федор Юрьевич, как бы между прочим, завел разговор о княжеском съезде в Берестье, куда он ездил вместе с Лингвеном Ольгердовичем, Юрием Глебовичем и еще несколькими русскими князьями.

– Ничего нового из уст Узколобого на том съезде не прозвучало, – молвил Федор Юрьевич, отщипывая от яблочного пирога маленькие кусочки и отправляя их себе в рот. – Потоком лились желчные речи с призывами растоптать немецкую спесь, изгнать тевтонских рыцарей из Жемайтии и Померании. Рыжебородый вторил Узколобому в том же духе. Оба целовали крест на преданность друг другу в присутствии гнезненского архиепископа. Хотя было видно, что для этих двух лжецов очередная клятва на кресте все равно что очередной зевок.

Узколобым называли за глаза Ягайлу его недруги. Ягайло был довольно неказистой наружности; он имел худосочное телосложение, его небольшая голова имела форму сильно заостренного яйца, отчего у него был узкий лоб, такой же узкий подбородок и вытянутое лицо. Рыжебородым называли Витовта, так как рыжина в его бороде была более заметна, нежели в волосах.

Презрение, прозвучавшее в словах Федора Юрьевича, вывело из себя боярина Войшелка.

– Не пристало тебе, княже, столь нелестно отзываться о своем сюзерене, – сердито проговорил посол. – Всем ведомо, что ты – безбожник, но не нужно кощунствовать, упоминая клятву на кресте двух достойнейших мужей. Их клятва священна и возвышенна! Эта клятва объединяет Литву и Польшу в мощный союз!

– Ого! – Федор Юрьевич сделал удивленное лицо, словно узрел и услышал

нечто необычное. Он поднял чашу с вином. – Что ж, други мои, давайте выпьем за двух достойнейших мужей, которые являются не только сильными властителями, но и доводятся друг другу двоюродными братьями. Впрочем, это родство не помешало Ягайле заманить в ловушку и удавить петлей Кейстута, отца Витовта. Сам Витовт тогда тоже угодил в плен к Ягайле и чудом избежал смерти, бежав из темницы переодетым в женское платье.

Федор Юрьевич поставил чашу обратно на стол и добавил с неким раздумьем в голосе:

– Но меня не это удивляет, а нечто иное. Ягайло с таким состраданием беспокоится о судьбе жемайтов, угнетаемых немцами, что аж слезы наворачиваются на глазах. Однако уместно вспомнить, что именно Ягайло в свое время заключил тайный союз с Тевтонским орденом против своего дяди Кейстута, пообещав тевтонским рыцарям в награду за помощь эту самую многострадальную Жемайтию. Уничтожив Кейстута без помощи немецких мечей, Ягайло преступил договор с крестоносцами, натравив на них жемайтов и аукштайтов. Витовт в ту пору скрывался у немцев. Он тоже пообещал им Жемайтию в обмен на помощь против вероломного Ягайлы. Крестоносцы стали помогать Витовту, отвоевав у Ягайлы несколько городов. Тогда Ягайло переманил Витовта на свою сторону, уступив ему почти половину своих владений и в том числе Жемайтию. Витовт яростно набросился на своих недавних союзников-немцев, разрушая их замки в Жемайтии, которую он сам же клятвенно обещал уступить Ордену.

Федор Юрьевич сделал паузу, многозначительно взглянув на посла, затем продолжил не без язвительности в голосе:

– Однако самое интересное случилось позднее. После объявления Кревской унии, когда на польский трон был приглашен Ягайло, а в Литве вокняжился его родной брат Скиргайло, Витовт опять оказался не у дел. Дабы выстоять против усилившегося Ягайлы и его братьев, Витовт снова обратился за подмогой к немецким рыцарям, в очередной раз пообещав им Жемайтию. Терпя от Витовта одни поражения, Ягайло уступил ему Литву с вассальной зависимостью от Польши. Теперь уже родные братья вознегодовали на Ягайлу, а один из них, Свидригайло, затеял войну против Витовта. Разбитый Витовтом, Свидригайло бежал к тевтонским рыцарям и выдал им тайные замыслы Ягайлы и его братьев. Из этих замыслов следовало, что для крестоносцев нет места ни в Жемайтии, ни в Аукштайтии, ни в Курляндии, все прежние договоры с рыцарскими Орденами считаются недействительными, а их крепости и города подлежат разрушению. Это и стало прологом нынешней войны с Тевтонским орденом. – Федор Юрьевич усмехнулся, переглянувшись с Давыдом Гордеевичем. – Ягайло и Витовт не раз обвиняли крестоносцев в том, что те усиливают свой натиск на Литву и Польшу, заливают кровью несчастную Жемайтию. Но при этом оба умалчивают про растоптанные договора с рыцарскими Орденами и про то, сколько раз они сами расплачивались Жемайтией, преследуя свою выгоду. Да, это воистину достойнейшие мужи! Их «достоинство» зиждется на попрании любых клятв и договоров, на необъятной алчности и столь же необъятной подлости! Ягайло заключил союз с Витовтом, поскольку не смог его уничтожить. Витовт пошел на этот союз, ибо Ягайло нужен ему, чтобы одолеть крестоносцев. Разбив немцев, эти двое непременно сцепятся друг с другом.

Войшелк раздраженно поставил свою чашу на стол, видя, что ни Федор Юрьевич, ни Давыд Гордеевич не собираются пить за здоровье Ягайлы и Витовта.

– Крестоносцы в прошлом тоже не раз нарушали договора с жемайтами и литовскими князьями, – хмуро промолвил посол. – Немецкие рыцари с огнем и мечом пришли на чужие земли, прикрываясь лозунгом об искоренении язычества. Литва и Жемайтия приняли христианство, однако тевтонцы продолжают творить бесчинства на литовских землях. Этому пора положить конец!