Гуарани

де Аленкар Жозе

— Растению нужно солнце, чтобы расти; цветку нужна вода, чтобы распуститься. Пери, чтобы жить, нужна свобода.

— Но ты будешь свободным и знатным, как мой отец.

— Нет! Птица, что летит по небу, падает, когда ей обрежут крылья. Рыба, что плывет в реке, гибнет, когда ее вытянут на сушу. Пери погибнет, как эта птица и как эта рыба. Не подрезай ему крылья; не вырывай его из жизни.

Сесилия сердито топнула ногой.

— Не сердись на меня, сеньора.

— Ты не хочешь сделать то, о чем тебя просит

Сеси! Ну раз так, Сеси тебя больше не любит. Она больше не будет называть тебя другом. Ступай, не нужен мне больше твой цветок.

И, вынув из волос цветок, она смяла его, убежала к себе и с силой хлопнула дверью.

Индеец вернулся в свою хижину удрученный.

И вдруг в ночную тишину ворвался серебристый женский голос, который пел с большим чувством под аккомпанемент гитары старинную португальскую балладу.

Вот слова этой баллады:

Однажды калиф богатый

Тайком

Покинул дворца палаты.

Во тьме на коне лихом

Он в путь

Пустился один верхом.

В далекий замок вела

Тропа.

В том замке дева жила.

Волненьем сердца томимый,

Припал

Калиф там к стопам любимой.

С улыбкой, не без укора,

В ответ

Сказала ему сеньора:

«С младенческих лет верна я

Христу,

А вера твоя — иная.

Но сердцем я вся с тобою.

Крестись —

Я стану твоей рабою».

И голос ее звучал

Мольбою,

И негою взор ласкал.

«Я — царь, я страною правлю,

Но знай,

Я царство свое оставлю.

Прощайте навек узоры

Моих палат,

Алмазов, золота горы;

Прощай и рай Магомета —

Твой взгляд

Дороже целого света».

От слов любви хорошея,

Сняла

Сеньора цепочку с шеи;

К устам прильнули уста,

И души

Сроднила сила креста.

Мелодичный и нежный голос этот растаял в глубинах сертана. Но эхо все еще повторяло его переливы.

Часть третья. ПЛЕМЯ АЙМОРЕ

I. ОТЪЕЗД

В понедельник, в шесть часов утра, дон Антонио де Марис позвал к себе сына.

Старый фидалго почти всю ночь не смыкал глаз. Он размышлял об опасности, нависшей над его семьей, и что-то писал.

Пери рассказал ему во всех подробностях о своей встрече с индейцами-айморе, и фидалго, зная, сколь свирепо и мстительно это племя, с минуты на минуту ожидал нападения на дом.

Поэтому, договорившись с Алваро, доном Диего и своим эскудейро Айресом Гомесом, он принял все меры предосторожности, какие подсказывал ему большой жизненный опыт.

Старый фидалго запечатывал написанные ночью два письма, когда в кабинет вошел дон Диего.

— Сын мой! — с волнением в голосе сказал дон Антонио де Марис. — Ночью я думал о том,

что нас ожидает, и принял серьезное решение: ты сегодня же должен ехать в Сан-Себастьян.

— Это невозможно, сеньор! Вы удаляете меня в такое время, когда вам грозит опасность.

— Да! Именно теперь, когда нам грозит большая опасность, я, глава дома, считаю долгом спасти тебя, отпрыска моего рода, моего законного наследника, который должен будет стать опорой осиротевшей семьи.

— Я уповаю на бога. отец; мне хочется думать, что ваши опасения неосновательны. Но если господу будет угодно подвергнуть нас такому испытанию, то место вашего сына и наследника — только здесь. Семье грозит несчастье, и сын должен быть возле вас, чтобы защищать ваш дом и разделить вашу участь, какова бы она ни была.

Дон Антонио прижал молодого человека к груди.

— Узнаю тебя — ты сын своего отца. В жилах твоих течет кровь моей молодости; твоими устами говорит моя былая отвага. Но все-таки разреши мне, человеку, дожившему до седин и умудренному опытом, указать тебе, что отец семейства смотрит на вещи иначе, чем пылкий юноша.

— Я готов выслушать вас, отец, только заклинаю вас моей любовью к вам, избавьте меня от позорной и мучительной доли — покинуть вас теперь, когда вам так нужен верный и преданный слуга!

— Дон Диего, — продолжал фидалго уже спокойнее, — пойми, что шпага не может принести нам победу, будь она даже в твоих руках; нас всего сорок человек, и этой горстке предстоит помериться силами с многими и многими сотнями врагов. Будет в наших рядах одним больше или одним меньше — не имеет никакого значения.

— Пусть так, — порывисто воскликнул кавальейро, — но я не уступлю своего права разделить с вами все тяготы и опасности — это почетное право. И если я не помогу вам одержать победу, я, по крайней мере, умру вместе со своими.

— И что же, во имя этой благородной, но совершенно бесплодной гордости ты решил пренебречь единственной надеждой, которая у нас, может быть, еще остается, если мои опасения подтвердятся, — а я боюсь, что будет именно так.

— Что вы хотите этим сказать, отец?

— Какова бы ни была сила и численность врагов, я убежден, что наша португальская доблесть и само местоположение этого дома помогут нам какое-то время продержаться. Это может продлиться дней двадцать, самое большее — месяц. Но в конце концов нас вынудят сдаться.

— И что же тогда?.. — воскликнул дон Диего, бледнея.

— А вот что: мой сын дон Диего не должен упрямиться. Это бессмысленно. Пусть едет в Рио-де-Жанейро и попросит поддержки португальских фидалго. Ему не откажут. Он получит подкрепление, придет на помощь отцу и успеет защитить семью. И он поймет, что спасти своих близких — большая заслуга, чем без толку рисковать жизнью.