ГУЛАГ
Шрифт:
Начальство ГУЛАГа в Москве хорошо знало об ужасах морского и речного этапирования. В отчете о прокурорской проверке в Норильлаге в 1943 году говорится, что заключенные, которых отправляли на баржах по Енисею, часто прибывали к месту назначения в плохом физическом состоянии. Из 14125 заключенных, прибывших в Норильск в 1943-м, около пятисот были госпитализированы в Дудинке в первый или второй день после прибытия; около тысячи из-за истощения были признаны временно нетрудоспособными [589] .
589
ГАРФ, ф. 8131, оп. 37, д. 2063.
Несмотря на все показное негодование, система перевозки заключенных почти не менялась. Сверху вниз шли директивы, снизу вверх — жалобы. Тем не менее 24
«Заключенные прибыли в неотепленных и необорудованных для перевозки заключенных вагонах. В каждом вагоне было в среднем по 10–12 нар, на которых могло разместиться не более 18 чел., в то время как заключенных было размещено по 48 чел.
Вагоны не были снабжены достаточным количеством бачков для воды, вследствие чего имелись перебои в снабжении водой по целым суткам.
… Хлеб заключенным выдавался мерзлый, а в течение 10 дней совершенно не выдавался.
Заключенные прибыли одетые в летнее обмундирование, грязные, завшивленные, с явными признаками обморожения.
… Больные заключенные валялись на мерзлом полу без медицинской помощи и тут же умирали. Трупы умерших в течение длительного времени находились в вагонах».
Из 1 402 заключенных, отправленных эшелоном с/к 950, прибыло 1 291; 53 человека умерло в пути, 66 оставили в лечебных учреждениях в разных точках маршрута. По прибытии еще 335 человек было госпитализировано с обморожениями III и II степени, воспалением легких и другими болезнями. Поездка длилась 60 дней, 24 из которых поезд стоял
«в связи с плохой организацией работы питательных пунктов и задержек железной дороги».
Но даже в этом вопиющем случае начальник эшелона Хабаров отделался выговором с предупреждением [590] .
590
ГАРФ, ф. 8131, оп. 37, д. 2041.
Многие пережившие подобные этапы пытались объяснить эту чудовищную жестокость со стороны молодых, неопытных конвойных, которые отнюдь не были матерыми убийцами вроде тех, что подвизались в тюрьмах. Нина Гаген-Торн писала:
«Это не было проявление злобы, а просто полное равнодушие конвоя — он не рассматривал нас как людей. Мы — живой груз» [591] .
Такого же мнения придерживается поляк Антони Экарт, арестованный после советского вторжения в Польшу в 1939 году:
591
Гаген-Торн, с. 72.
«Нас не мучили жаждой сознательно — просто носить воду означало для конвоиров добавочный труд, и они не хотели носить ее без приказа. Начальник конвоя не проявлял к этому вопросу интереса, а конвоирам слишком хлопотно было на станциях по нескольку раз в день водить заключенных к колодцам или кранам, повышая риск побега» [592] .
Но некоторые заключенные отмечали больше чем безразличие:
«Утром вышел в коридор начальник конвоя… А он стоит лицом к окну, спиной к нам, даже не оглянулся. Потом рыкнул: „Тра-та-та, вашу мать! Надоели вы мне!“» [593]
592
Ekart, с. 44.
593
Яковенко, с. 176–179.
Усталостью, скукой и озлоблением из-за необходимости исполнять унизительную работу объясняет эту труднообъяснимую жестокость Солженицын. Он даже попытался вникнуть в образ мысли конвоиров. Штаты ограничены, дел много, а
«носить воду ведрами — далеко, да и обидно носить: почему советский воин должен воду таскать, как ишак, для врагов народа?»
Солженицын продолжает:
«Потом еще: воду эту раздавать больно долго — своих кружек у заключенных нет, у кого и были, так отняли, — значит, пои их из двух казенных, и пока напьются,
Но и все б это конвой перенес, и таскал бы воду и поил, если б, свиньи такие, налакавшись воды, не просились бы потом на оправку. А получается так: не дашь им сутки воды — и оправки не просят; один раз напоишь — один раз и на оправку; пожалеешь, два раза напоишь — два раза и на оправку. Прямой расчет все-таки — не поить» [594] .
594
Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», часть вторая, гл. 1 (мал. собр. соч., т. 5, с. 351–352).
Каковы бы ни были причины — безразличие, усталость, злоба, уязвленная гордость конвоя — заключенные страдали неимоверно. Как правило, их доставляли к месту назначения не только сбитыми с толку и униженными тюрьмой и следствием, но и физически истощенными — словом, во всех отношениях созревшими для очередной стадии путешествия по ГУЛАГу — для прибытия в лагерь.
Если не было темно, если заключенный не был болен и если у него хватало любопытства поднять глаза, первое, что он видел, были лагерные ворота. Чаще всего на них красовался лозунг. Над воротами одного из колымских лагпунктов
«во всю ширь, от столба к столбу — сияла фанерная „радуга“, задрапированная присобаченным к ней кумачовым транспарантом: „Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства!“» [595] .
Барбару Армонас в трудовой колонии близ Иркутска встретил плакат:
«Честным трудом отдам долг отчизне» [596] .
В 1933 году на Соловках, ставших к тому времени спецтюрьмой, висел лозунг:
«Железной рукой загоним человечество к счастью!» [597] .
595
Жженов, с. 74.
596
Armonas, с. 137.
597
Гурский, неопубликованные записки.
Юрий Чирков, арестованный в четырнадцать лет, увидел над воротами Соловецкого кремля лозунг:
«Через труд — к освобождению!»,
очень похожий на тот, что висел над входом в Освенцим:
«Arbeit macht frei» («Труд освобождает») [598] .
Как и прибытие в тюрьму, приезд новичков в лагерь сопровождался своими ритуалами: бывших обитателей тюремных камер, измотанных этапом, надо было превратить в зэков-работяг. Поляк Кароль Колонна-Чосновский вспоминал:
598
Чирков, с. 22.
«По прибытии в лагерь нас очень долго пересчитывали… В тот вечер этому, казалось, не будет конца. Бесчисленное количество раз мы строились по пять человек в ряд, каждый ряд должен был сделать три шага вперед по команде озабоченных сотрудников НКВД: „Один, два, три“. Они старательно записывали все цифры в большие блокноты. Видимо, прибавляя количество живых к количеству расстрелянных по дороге, они не получали требуемой суммы» [599] .
После пересчитывания мужчин и женщин вели в баню и брили всюду, где росли волосы. Эта процедура, осуществляемая, согласно официальной инструкции, с гигиеническими целями [600] (предполагалось, и не без оснований, что у заключенных, побывавших в советских тюрьмах, должны быть вши), имела, кроме того, важное ритуальное значение. С особым ужасом и отвращением о ней вспоминали женщины, и этому трудно удивляться. Часто им приходилось раздеваться и обнаженными ждать своей очереди на бритье на глазах у конвоиров-мужчин.
599
Colonna-Czosnowski, с. 53.
600
ГАРФ, ф. 9414, оп. 1, д. 2743.