Гулящая
Шрифт:
Христя ускорила шаг. Теперь ночь, никто ее не увидит, не остановит, не начнет расспрашивать. Вскоре все улягутся спать – завтра воскресенье и уже сегодня с вечера никто за работу не принимается. Разве только молодежь соберется погулять в хате, где обычно устраивают посиделки. Христя вспомнила молодые годы, подруг, хлопцев, которые за ними ухаживали... Будто живые стоят они перед ее глазами, слышны знакомые голоса, смех, шутки... Она забыла о том, куда идет; ей казалось, что она, как в былое время, спешит на посиделки. И Христя все ускоряет шаг... под ногами скрипит снег, быстрей
Долго еще шла Христя, пока услышала отдаленный собачий лай. Слава Богу! Если это не Марьяновка, то, во всяком случае, людское жилье. Попрошусь переночевать. Ноги немилосердно ныли, а пальцы точно кололи иглы. Все ближе и явственней слышится лай. Вот и хата показалась. В окнах темно, и собак не видно. Христя пошла дальше. Вот какая-то черная громада высится впереди. Что это? Да церковь же – значит, уже Марьяновка. Слава Богу! Здесь недалеко и ее хата стояла. Христя перекрестилась и пошла дальше.
Видно, было уже поздно, – ни одно окно уже не светится. На улице попадались только собаки. Как все переменилось! Когда-то здесь был пустырь, а теперь все застроилось, новые улицы проложили. Узнает ли она свой двор? «Да вот же он!» – крикнула она, остановившись перед длинной хатой, в которой, кроме жилой половины, была и лавка. «Гляди, чего только тут не настроил на чужой земле!» – думала она, надеясь, что вскоре все это будет ей принадлежать.
Она постучала в окно. Дребезжанье стекла гулко разнеслось в морозном воздухе. Яростно залаяли собаки.
– Кто там? – послышалось изнутри.
– Пустите.
– Кого это несет? – Что-то скрипнуло, потом дверь приотворилась, и в щель просунулась голова с большой бородой.
– Пустите переночевать, – просит Христя.
– Какая там ночевка? Здесь не постоялый двор. Иди дальше! – крикнул бородатый шинкарь и захлопнул перед ней дверь.
«Куда идти? Это ж моя хата...» – подумала Христя.
Она снова постучала в окно. Никто не отозвался.
– Пустите же, замерзаю! – молит Христя.
– Уходи, пока тебя в шею не накостыляли! – угрожающе крикнул хозяин.
«Чего доброго – дождешься!» – подумала Христя и пошла дальше по улице. Собаки из соседних дворов бросились с яростным лаем к воротам. Христя повернула назад. «Еще разорвут собаки. Лучше посижу около лавки, потерплю до утра, а там и на шинкаря управу найду. Не пустил, нехристь, – ну, я с ним сочтусь!»
Она примостилась на лавочке под навесом, где казалось не так холодно. Пожалуй, можно и лечь. Нет, все-таки холодно, немилосердно холодно. Христя, свернувшись калачиком, плотней прижалась к стенке. Успокоившись немного, она начала думать о будущем. Завтра пойдет в волость – пусть ей вернут ее добро... Что ж она будет делать? Что? Можно сдать лавку и часть дома внаем. Лишь бы зиму продержаться, а придет лето, тепло, тогда она как-нибудь начнет жить снова...
Христя
– Чье это поле? – спрашивает она прохожего.
– Христино, – отвечает тот.
– Какой Христи?
– Из Марьяновки. Хороша была собой, но пошла по рукам и стала уродливой. Да уж, видно, за ее тяжкие муки Бог послал ей удачу – разбогатела она. Вот все эти поля кругом принадлежат ей. Там и лес столетний, и дом панский в Марьяновке. В этом доме живут девушки, которые сбились с пути. Как проштрафится какая-нибудь, Христя тотчас же к себе ее сманивает. Грамоте учит, ремеслу. Школу такую открыла. И дивно: совсем непутевая попадет, а гляди, год-другой побудет, – такой хорошей хозяйкой становится: все знает, все умеет. Потом, если захочет, замуж выходит, а нет, так остается здесь навсегда. Сначала люди сторонились ее, а как смекнули, в чем дело, и хозяева начали ей отдавать своих дочерей в учение. Добрая душа, много для людей делает! Не то что другие – как разбогатеют, Бога и людей знать не хотят. А Христя говорит: я им за их зло добром отплачу, – закончил незнакомец и скрылся.
– Где наша мать? Где наша мать? – услышала она многоголосый крик.
И вот со всех сторон, из густой пшеницы и высокой ржи, показалось множество женщин и девушек, гладко причесанных, в венках из живых цветов. Лица у них румяные, глаза ясные... Все они бросились к ней.
– Вот наша мать! Утомилась, бедняжка. Давайте, понесем ее домой.
Они подняли ее и понесли по полю. Огромным шатром распростерлось над ней синее безоблачное небо, порой высоко пролетит жаворонок, и звонкая песня его льется над землей. Хор молодых голосов оглашает поля... Так хорошо, легко Христе, – дрема смежает глаза, она впадает в сладостное забытье...
На другой день шинкарь, выйдя на рассвете оглядеть свои владения, наткнулся на неподвижное тело.
– Кто это? – крикнул он и, подойдя ближе, прикоснулся к залубеневшему лицу лежавшего.
– Караул! Караул! – завопил шинкарь и бросился в хату.
Немного спустя он снова вышел в сопровождении жены. Заспанная и неумытая, она уставилась на лежавшее тело.
– Что тебе Бог послал? – спросил шинкаря сосед.
– Напасть послал. Какой-то злой дух замерз под лавкой.
– Мужчина или женщина?
– А черт его знает. Не нашел другого места.
Сосед, бросив среди двора охапку соломы, которую нес скоту, пошел к лавке взглянуть на мертвое тело.
– А никто к тебе не просился на ночлег? – спросил он шинкаря.
– Нет, не просился, – ответил шинкарь, многозначительно взглянув на жену.
– А я слышал среди ночи, что лаяли собаки и кто-то стучал в окно.
– Не знаю, может, и стучали. Я спал. Ты не слышала? – обратился он к жене.
– Нет.
Сосед потрогал голову замерзшей и спросил: