Гулять по воде

Иртенина Наталья Валерьевна

– Ну и – отдашь? – спрашивает Аншлаг и ладонью как будто скальп с лица снимает для потехи.

– Ты, Волохов, дурной, – Студень отвечает, – а это всего только сон. – И подумавши, говорит: – А все равно не отдал бы.

Но тут Башка им знак сделал и замер на одной ноге.

– Цыц вы, – говорит, – слушайте.

А издали будто плач раздавался, словно дите титьку просит или обмочившись.

– Кошка, – сказал Аншлаг и стал камень под ногами искать или палку подходящую, чем бросить. – Сейчас я ее.

– Откуда на болоте

кошки? – Студень спрашивает. – Надо посмотреть. А вдруг правда дите? Это бывает. Дура какая родит тайно и бросит в глухом месте.

– Зачем бы эта дура на болото потащилась? – говорит Башка, но на звук нездешний пошел и фонарем промеж стволов ветвястых светить стал.

Через несколько времени увидели – лежит впереди на ровном мху спеленутое дите и от крика давится. Ошалели тут, конечно, в затылках потерли и стали решать, как быть, забрать дите или так оставить, авось недолго ему осталось горло драть.

– Дура какая оставила, а нам обратно тащить? – кривит пасть Аншлаг. – Нашли дурней.

– Жалко дитятю, – говорит Студень, – вон как орет, жить хочет.

– Вроде на твердом лежит, – заметил Башка, чавкнув жижей под ногами.

А болото заколдованное страсть как гостей пришлых не любило, только на тропинке их и терпело, а чуть шаг неверный сделают, так и бултых, засосет без жалости и костей не выплюнет.

Студень решился и уже к дитю было направился, да Башка вдруг берет корягу малую и бросает ее в самый мох, на котором ребятенок надрывается. А мох возьми и провались вместе с корягой, а на месте круги расходятся, и младенца орущего как не бывало, сгинул совсем. Только слышно: бульк да бульк.

– Вот так, – Башка говорит, руки отряхая. – Самая топь.

Студень рот раскрыл и наглядеться на страшное место не может – так сразу развезло душевно. Аншлаг его локтем за шею взял и вперед толкает, дальше идти.

А всякое на поганых болотах бывает. И мерещится, и зазывает, и огнями манит. Духу нечистому тут раздолье, человеку погибель.

Бредут уже заполночь, луна молоко сверху льет, фонарь руки ветвястые и ноги-корни из тьмы выхватывает. Над головами совы ухают, и иные ночницы крыльями жуть наводят, стращают. Вдруг показалось впереди тусклое сияние, с-под кустов видное.

– Папоротник! – орет Аншлаг и пальцем в сияние тычет, да на месте подпрыгивать начинает от невтерпежу.

Зарево малое чуть вдали от тропки болотной играет, подойди и бери. А только вовсе не папоротник это был, а цельный сундук, и с-под крышки у него свечение вырывалось, зазывало.

– Клад! – снова кричит Аншлаг и сильнее приплясывает, руки потирает, дорогу глазами к сундуку нащупывает.

А место вроде не коварное, кочки виднеются, стволы повальные, топью не отдает. Да втроем к сокровищу ломиться все равно неудобно. Вот и стали думать, кому идти сундук выручать. Студень головой мотает, душевный разброд от младенца нечистого еще не залечил. Аншлаг землю ногой трогает

и дубину длинную от сухого ствола отхватывает. А Башка говорит:

– Я пойду. – И дубину отнимает.

Аншлаг, глазами пыхнув, палку не дает, сам идти желает, чтоб к сокровищу первым припасть.

– А чего это ты? – спрашивает. – А может, у тебя на уме что? Может, ты нас бросить задумал, а сам с кладом убежишь? – И смотрит совсем неразумно, будто головой тронувшись.

– Дурень, куда я убегу посреди болота? – отвечает Башка и дубину снова на себя рвет.

Аншлаг бы вовсе взбеленился, но тут Студень вмешался:

– Да идите вы оба, – говорит, – а не то подеретесь сейчас, самое место для этого, ага.

Те друг на дружку мрачно поглядели, дубину с двух сторон обхватили и двинулись. Палку вперед выбрасывают, щупают, ноги, опасаясь, переставляют. До сундука шагов десять было, ан глядь – десять шагов прошли, а до клада столько же осталось. Опять мрачно посмотрелись, палку крепче сжали и снова идут. Под ноги глядят да не видят, как сундук проклятый от них уползает. А внизу уже чавкает звонко, и сапоги вглубь уходят. После новых десяти шагов встали, в третий раз переморгнулись, и наконец в разум вошли. Да и вовремя.

– Он нас заманивает, – Башка говорит, – к топи уводит. Морок это, точно.

– Нет, не морок, – Аншлаг отвечает, – это заклятый клад, со сторожем нечистым. Он только показывается, а в руки не дается, если наговора не знать. Сторожа только наговором отогнать можно.

– А как его узнать? – Башка спрашивает.

– Его только хозяин клада знает. А снимающее заклятье можно у Яги спросить, но она за просто так не даст.

– Так к ней идти еще надо, а клад потом не сыщешь. Спрячется, раз он заклятый.

– Не сыщешь, – соглашается Аншлаг и в голове трет, мыслит.

– Пошли обратно, – говорит Башка. – Чего тут стоять, рты разинувши.

Вернулись, а по дороге назад оборачивались – сундук исправно за десять шагов следом полз.

– Ну и катавасия, – Аншлаг головой вертит, изумляется.

Студень их встретил, радуется, что не булькнулись, и на клад тоже ругается.

– А может, ну его? – говорит. – Другой найдем, сговорчивей.

– Нет, – отвечает Аншлаг, – хочу этот укоротить. Это мне испытание, а надо теперь выдержку и смелость проявить, тогда удача будет.

И стали думать, как клад укоротить и в чем тут выдержка должна быть. А потом Студень достал из кармана крестик на нитке и говорит:

– Вот, бабка сказывала: в нем меня крестили. Взял на случай, вдруг да поможет.

Аншлаг заинтересовался и крестик взял, обсмотрел, «спаси-сохрани» прочитал.

– Бабка говорила, он беду отгоняет и духов нечистых жжет, – дополняет Студень.

– Ну-ка мы сейчас, – развеселился Аншлаг, – всех нечистых тут поразгоним, пятки им подпалим.

Поднял перед собой крест на нитке и без дубины к кладу пошел.