Гумилёв сын Гумилёва

Беляков Сергей

Правда, на защите присутствовал человек, который мог бы вмешаться и, разумеется, не помешать и даже не подпортить торжество, но хотя бы завязать дискуссию. Это был Сергей Григорьевич Кляшторный, который два года спустя сменит блестящего лингвиста Андрея Кононова на должности заведующего сектором тюркологии и монголистики Ленинградского отделения ИНА АН СССР.

«Сережка», как называл его Гумилев, присутствовал 9 мая в Эрмитаже и участвовал в обсуждении. О дискуссии же Казакевич отозвалась одной фразой: «Присутствовали и внеэрмитажные историки, один из них, по фамилии Кляшторный, особенно рьяно нападал на автора диссертации». Но на защите Гумилева Кляшторный не выступил, так как «не хотел портить ложкой дегтя бочку меду». Возможно,

дело было не только в этом. Сергей Григорьевич по крайней мере дважды видел, как ведет себя Гумилев в полемике, и не стал ввязываться в заведомо неблагодарное дело.

И докторская диссертация «Древние тюрки. История Срединной Азии на грани Древности и Средневековья (VI–VIII вв.)», и вышедшая через шесть лет монография «Древние тюрки» про шли гладко, почти без дискуссий, сопровождавших «Хунну», без скандалов, которые будут сопутствовать появлению «Поисков вымышленного царства» и «Старобурятской живописи».

Правда, если верить Гумилеву, недоволен был не один Кляшторный: «60 % востоковедов перестали мне кланяться и, по слухам, собрались выступить на защите с протестом, но в решительный момент испарились. <…> У них хватило ума понять, что все они вместе взятые знают историю раз в восемьдесять хуже меня одного», — писал Василию Абросову Лев Гумилев.

Принято считать, что «Древние тюрки» – «самая научная» из работ Гумилева, она больше других его книг соответствует нормам, принятым в исторической науке. Гумилев работал над историей древних тюрков с декабря 1935 года. Истории Тюркского каганата посвящены его дипломная работа и две диссертации. Немудрено, что за много лет, несмотря на огромные перерывы в работе, Гумилев собрал и обработал громадный исторический материал.

НАВОЗ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ,или ГЕНИЮ ВСЁ ДОЗВОЛЕНО

В истории работы над «Древними тюрками» есть и совершенно неизвестный эпизод, который биографы Гумилева или обходят вниманием, или же просто о нем не знают. Он в свое время не получил огласки благодаря деликатности Михаила Хвана и посвященной в его дела Татьяны Крюковой, да и сам Гумилев сумел избежать конфликта и скандала, которым могла обернуться публикация его блестящей монографии.

С Михаилом Федоровичем Хваном Гумилев познакомился в своем последнем лагере. Хван помимо родных языков – корейского и русского – хорошо знал японский и китайский. Пока Михаил Федорович сидел в лагере как «японский шпион», по его книге «Идеография» студенты Ленинградского университета изучали иерголифическую письменность.

В отличие от Гумилева, Хван до лагеря не успел защитить диссертации, поэтому во второй половине пятидесятых его положение в научном мире было шатким. Лев Николаевич предложил ему сотрудничество. В 1958-м два востоковеда начали готовить к печати неизданные работы Н.Я.Бичурина. «Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии» знаменитого русского синолога под редакцией Гумилева и Хва на вышло уже в 1960-м в Чебоксарах, на родине Бичурина.

Тюрколог и синолог, историк и лингвист, на первый взгляд они идеально дополняли друг друга. Но Гумилев, резкий, авторитарный и экспансивный, видимо, не мог слишком долго и вовсе бесконфликтно работать с другим исследователем. Ученые, особенно ученые талантливые, — вообще не слишком мирный и толерантный народ.

После защиты диссертации Гумилев дорабатывал и готовил к печати своих «Древних тюрков». Ему предстояло решить научную проблему. У каждого знатного тюрка было не только имя, но и чин, титул, а иногда и прозвище. Если шад (принц крови) становился ханом, то его титул менялся. А составители китайских хроник могли назвать тюркского хана и по титулу, и по имени, и по прозвищу. Кроме того, даже китайцы переиначивали тюркские имена, а в устах перса или грека, армянина или араба титулы тюркских ханов искажались до полной неузнаваемости. В результате один и тот же человек

в разных источниках действовал под разными именами. Например, жил был такой То листегин (принц восточного крыла), известный еще как Ирбис Ышбара (Барс могучий) и Сы-джабгу-хан («Вероломством достигший титула джабгу-хан»). Китайцы называли его Шили-дэле, Тел-и-дэли, Иби Бололюй, Болосы шеху-кэхань и Сы-шеху-кэхань. И все это один человек! Политическую историю каганата не понять, не разобравшись в этой головоломной тюркской ономастике, но Гумилев, не знавший китайского, в принципе не мог бы решить эту задачу. Поэтому он и призвал на помощь Михаила Хвана. У того был свой интерес: богатый материал, собранный вместе с Гумилевым, он мог бы использовать для работы над своей диссертацией.

Сотрудничество ученых как-то постепенно перешло в отношения «начальник – подчиненный». В письме Гумилеву Михаил Федорович так будет рассказывать о своей работе «над тюркской ономастикой по китайским данным»: «По мере готовности я сдавал Вам частями свои черновые наброски на Ваше рассмотрение и утверждение. Когда Вы отвергали какой-нибудь вариант, я искал другой, более подходящий. <…> С этого мо мента Вы, по существу, стали хозяином-заказчиком, моим научным руководителем и редактором моих филологических изысканий».

В марте 1962 года Гумилев поставил Хвану задание, но уже 7 мая 1962-го, недовольный работой Хвана, устроил своему коллеге скандал: обвинил в марризме (!) и незнании тюркских языков. Возмущенный Хван ответил письмом от 9 мая 1962-го, где напомнил Гумилеву историю их сотрудничества и спросил, уж не нашел ли Лев Николаевич другого, «более удобного помощника-китаиста»? Несмотря на ссору, Хван предложил все-таки довести работу до конца, но выдвинул одно условие: «… я считаю для себя делом чести довести Ваш ценный труд до высокого технического уровня. <…> Я Вам предлагаю поместить в самом конце приложения к Вашей книге СРАВНИТЕЛЬНУЮ ТАБЛИЦУ ТРАНСКРИПЦИИ ИМЕН И ТИТУЛОВ ХАНОВ (выделено М.Ф.Хваном. – С.Б.) первого каганата, но только п о д м о и м и м е н е м (выделено М.Ф.Хваном. – С.Б.), дабы Вы могли опираться на что-то во всей китайщине. <…> Вам даже не надо каждый раз ссылаться на меня. В оглавлении будет указано, и хватит».

Ответ Гумилева Хвану неизвестен, зато мы знаем, как Лев Николаевич представил ссору с Хваном своим друзьям.

Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 31 мая 1962 года: «Сильно подвел меня Хван. Он решил перевести нашу общую работу целиком на себя и вынес меня в сноски. При этом он переменил коечто по своему разумению, и получился вздор. <…> Он мне написал, что больше приезжать ко мне не хочет, но чтобы я включил в мою книгу "именник" под его именем. Ну не идиот ли?»

Дружеские отношения между Хваном и Гумилевым были испорчены, хотя работу они все-таки довели до конца. Если прежде Михаил Федорович охотно приходил на Московский проспект в гости к своему товарищу по лагерю, то теперь даже деловые свидания проходили на нейтральной территории – у Татьяны Крюковой.

Гумилев охотно использовал помощь других людей, но как только дело было сделано и необходимость в помощнике отпадала, Лев Николаевич, случалось, довольно быстро забывал оказанные услуги.

Свое обещание Хван исполнил. Исполнил ли Гумилев? Исполнил, но, если верить письму Хвана к Татьяне Крюковой от 6 января 1968 года, далеко не сразу. В одной из редакций «Древних тюрков» имя Хвана будто бы не упоминалось, зато «вся реконструкция древнетюркских имен и титулов была приписана автору рукописи». Хван предупредил Гумилева: получится большой «конфуз», потому что востоковеды хорошо знали: Гумилев не владеет китайским и не умеет читать иероглифы. Тогда в другой редакции Гумилев в оглавлении не указал имени Хвана, но упомянул в тексте и в примечании к ономастической таблице: «М.Ф.Хвану принадлежит синологическая часть работы, выполненной нами совместно; за оказанную услугу приношу ему благодарность».