Гуннар Эммануэль
Шрифт:
— Но Франция!
— И парламент вынес приговор преступнику: публичная казнь на Гревской площади…
— Per Dio! Я должен это увидеть…
— Вы, шевалье, журналист получше, чем я…
— А как дела с вашей партией, господин де Гримм?
— Лучше, чем следовало ожидать, слава Богу. Дамьен бредил о смерти тирана, но выражался — хвала Господу — в религиозных терминах, так что чертовым попам самим с большим трудом удалось отделаться от подозрений… Бебе! В редакцию! Это должно уйти с сегодняшней почтой…
— А Ришелье? В немилости?
— Ничуть не бывало, старый
— Хочет совершить путешествие во времени?
— Ко двору Тиберия{48} на Капри, надо полагать… Вы уже уходите, шевалье?
— Я журналист, как и вы, господин де Гримм, и обязан следить за развитием событий… Господа!
— Шевалье! А вы, господин де Рубан?
— Одну минуту! В письме что-нибудь сказано… Король снова начал посещать Олений парк?
— Это, скорее всего, вопрос времени, раз он выздоравливает. Пожалуй, вам придется с этим смириться, господин де Рубан…
— И все-таки я должен попытаться…
— Ни слова! Прошу вас. Я ничего не желаю знать. Делайте, что хотите, юный мечтатель, но прошу вас не компрометировать Дело…
Альфонс, торопливо поклонившись, поспешил покинуть редакцию. Великие новости уже добрались сюда, и красноносый «нотариус» визгливо диктовал…
— «И сжечь правую руку за crimen laesae majestatis… [19] »
19
Оскорбление величества (лат.).
— Мы и латынь должны знать?
— Что-то вы же должны знать, невежественный сброд! О, ну и журналисты в наше время! Написали?
— Продолжайте!
— «И пытать религиозного фанатика раскаленными щипцами…»
— Эй! Фанатик… Это уж того…
— А тебе какое дело, пока тебе платят?
— Какое мне дело, пока я получаю нищенскую плату?
— Поосторожнее!
В редакции появился господин де Гримм, и переписчики разом смолкли, так что теперь слышался лишь усердный скрип перьев. Бунтовщик был задушен в колыбели, журналистика, как прежде, продолжала служить Делу.
— «И привязать его к четверке лошадей, пока грешная плоть не разорвется на четыре части…»
— На четыре части…
— «В наказание самой себе и в предостережение другим на глазах у народа на Гревской площади…»
— На Гревской площади…
Скрипели перья в пещере ветров.
13
— Ну, как вам, господин де Рубан, этот прекрасный спектакль?
— По-моему, омерзительно…
— О, не скажите… Для Дела это очень, очень полезно.
Гримм, выпятив свои красные губы, смотрел на Гревскую площадь, где все еще сколачивали эшафот. Народ толпился на площади уже с утра, на лотках продавали крендели, орехи и колбаски, у акробатов и кукольников дела шли блестяще, а в месте, где брала начало боковая улочка, раздавались пронзительные
20
Букв. — «вода жизни» (фр.) — крепкий спиртной напиток, так называют «бренди».
— Каким образом это полезно для Дела?
— Подумайте сами! Королевская власть показывает публично и демонстративно свою жестокость народу! Чего же еще желать? В газете мы, конечно, будем возмущаться преступником — религиозный фанатик! — но мы не скроем от читателей ни единой капли крови, ни единого крика боли. Тирания дает нам в руки оружие!
— Безусловно… Ну, а если бы это произошло тайно?
— Тогда этому никто бы не поверил. Народная масса — это доверчивая детвора, которая охотно верит в доброго батюшку… Но теперь!
Гримм, довольно улыбнувшись, начал делать пометки в блокноте. Альфонс обернулся. Малышка Мерфи, устроившись в кресле, ковыряла в носу, Львица флиртовала со слугой, в то время как его менее удачливый соперник с кислой миной стоял на часах возле буфета, ломившегося от кушаний и вина. Альфонс торопливо подошел к малышке Мерфи и отвесил глубокий поклон ирландской любовнице короля. Она механически улыбнулась.
— Мадемуазель… Не знаю, как мне благодарить вас…
— О, не стоит, только держите язык за зубами. Надеюсь, вы сделали то, что хотели?
— Да, хотя, может быть, не совсем так, как вы думаете… Но я очень, очень благодарен.
— Разве это не Лизетт должна быть благодарной? Такой мужчина, как вы, господин де Рубан!
Малышка Мэрфи расплылась в широкой улыбке, и Альфонс поклонился в знак признательности за комплимент. Мысль о любовном ворковании с королевской любовницей вызвала у него тошноту, и, чтобы скрыть свое отвращение, он отошел к клавесину и взял аккорд. Малышка Мэрфи недовольно надула губки: к подобному она не привыкла! И заслужила большего за свое великодушие…
Малышка Мэрфи устроила Альфонсу свидание с Лизетт в Оленьем парке. Это стоило ему всех его сбережений — на взятки мадам в борделе, сторожам, Лебелю — всех сбережений, да еще денег, взятых в долг. Что делать? О побеге нечего было и думать. Все друзья отсоветовали: ты с ума сошел? Собираешься откусить от конфетки самого короля? Образумься…
Лизетт, Лизетт! Ее бледное личико в обрамлении темных волос, ее большие умоляющие глаза, взывающие о помощи… Альфонс, помоги мне убежать! Нет, это невозможно… Маленькая хижина в Швейцарии, покой и уединение, наша мечта скрыться от мира — всему конец… Я бессилен, ничего не могу сделать! О, Лизетт, твои глаза, твой умоляющий взгляд…