Гунны
Шрифт:
— Оста-а-апе!.. Ган-ну-у-у!..
Потом из-за деревьев появилась и сама Горпина:
— А я вас гукаю, гукаю, никто не откликается! Идить, Федор приехал!..
— Зараз идем, — будто проснувшись, отвечал Остап.
Федора трудно было узнать. В крестьянской одежде, обросший длинными украинскими усами, обожженный солнцем и горячим дыханием степного ветра, он был больше похож на старинного чумака, нежели на городского рабочего.
— Где ж ты пропал, Остап? — широко улыбаясь и хлопая его по рукам, спрашивал Федор. — Где тебя, друже, носило?
— Повоевали
— Знаю... Слыхал... Доходили вести...
— А вы ж где были?
— Да вот — как из Киева вернулся, да вас не нашел, провел тут кое-какую работу по селам, товар кое-какой городской привез, организовал кое-что... Потом расскажу... — рассмеялся он. — Есть чего рассказать...
— Надо поговорить...
Целый час, в стороне от поляны, за знакомыми тремя дубами, беседовали Остап, Федор и Суходоля. Изучали новые, привезенные Федором карты, рисовали карандашом краткий, наиболее удобный путь на Коренево, распределяли кого оставить, кого взять, думали, как обеспечить остающихся детей, куда их, не обижая, девать.
А еще через час двинулся обоз из тихого леса — по разным дорогам. Снабженные продовольствием, одеждой, телегами и лошадьми, неторопливо уходили «мирные» — немногочисленные женщины, дети, слабые.
А к Баштанам полетели только верховые и легкие рессорные брички, годные для установки пулеметов и быстрой езды.
Батарею решили не бросать.
Будто заранее не сомневаясь в таком решении, Петро и Опанас крепко позаботились о ней. Забрали лучших, самых сильных коней у куркулей, в первую очередь — у Митрия Кочерги и Рудого Пиленки, впрягли в орудия по четвертой паре, поставили в запас остальных и перевели часть людей из расформированной пехоты в орудийную прислугу.
— А с Кочергой и Пиленкой чего сделали? — спросил Федор.
— Ничего!.. — ответил Петро. — Тилько коней позабирали, а сами воны утекли, як об нас услыхали...
— Эх, вы! — негодовал Федор. — Они за ваши головы деньги платят, родственников ваших выдают, помогают дворы ваши сжигать, а вы их щадите?.. Для приплоду оставляете?..
— Та не щадим, не оставляем, — оправдывался Петро, — а утекли воны!..
— «Утекли», — передразнил Федор. — «Утекли»... Надо было допрежь всего на них налететь, уничтожить их, сжечь, следа не оставить! А вы ждали, пока они «утекут»!..
— Сожжем, следа не оставим, это будьте спокойны!.. — уверял Петро.
Ночью отряд с гулким топотом, грохоча железом, вынесся из села.
Путь им освещал только что подожженный двор Кочерги. Пламя столбом вытягивалось кверху, бросало трескучие снопы искр, завивалось в плотные кольца черного дыма.
— Хорошо, что куркули на краю села свои хаты строят... — говорил Опанас, проносясь мимо пожара. — Хоть людям неопасно...
— Спасибо, що и ветра немае...
— А Пиленко, — отвечал кто-то, — совсем в стороне, як на хуторе.
Издали двор Пиленко, одиноко стоящий на отлете, полыхал, как огромный костер. Желто-красный огонь, разбушевавшись на просторе открытого поля, словно на гигантском сквозняке, кружился пылающим
Неожиданно Остап соскочил с коня.
На краю бедного деревенского кладбища, сейчас ярко освещенного пожаром, одиноко белел новый деревянный крест.
Остап подошел к невысокой могиле, снял фуражку и низко опустил голову. С ним рядом стала на колени Горпина. Постояв с минуту, они вернулись к лошадям и стали нагонять отряд...
Позади, за большим холмом, скрылось пламя пожара, но багровое зарево долго еще полыхало, точно освещая далекий путь партизан.
XXII
Шли к станции Коренево, лежащей между городами Рыльск и Суджа и образующей вместе с ними прямую линию фронта, на которой столкнулись: с запада — немцы, и с востока — соединенные партизанские отряды.
Отряд Остапа Оверко находился в тылу немецких частей, дерущихся против партизан, но ни Остапу, ни Федору не было ясно, что делать — надо ли пробиваться на соединение с своими или лучше действовать именно в тылу неприятеля?
И то, и другое было чрезвычайно трудно. На всех путях, на всех дорогах и станциях, во всех городах, местечках, селах кишмя кишели немцы и гайдамаки, носились белогвардейские карательные отряды, путалась между ногами державная варта.
По нескольку раз в день налетали на небольшие части, вступали в бой, с налету опрокидывали врага и неслись дальше. В Высоком разбили артиллерийский обоз и, захватив с собой сколько могли снарядов, помчались дальше. Под Конотопом, у Поповки, сожгли железнодорожный пакгауз с военными грузами. Но, спешно уходя, потеряли орудие и часть зарядных ящиков.
Под Александровкой, после того как партизаны сожгли состав с прессованным сеном и понеслись дальше по своему пути, Остап внезапно обнаружил, что вдогонку несется эскадрон немецкой кавалерии.
Надо было в несколько минут решить, что делать. С артиллерией от эскадрона не уйти. И свернуть с дороги тоже нельзя: размытые дождем проселки, дорожки и тропинки превратились в густое липкое месиво, страшное, как болото.
Остап тихим голосом приказал:
— Рассыпаться цепью... Повернуть орудия... Пулеметы тоже... Двум пулеметчикам сойти с дороги в стороны... Ждать тихо — не галдеть, не курить... Как подойдут близко, совсем близко — бить по прямой пушками, пулеметами, ружьями...
На разбитой дороге, в темноте осенней ночи, не миновав шума и крика, быстро воздвигли род походной крепости. Возникла плотная стена телег и тачанок с торчащими мордами пулеметов, с грозно высунутыми тонкими стволами орудий. Фланговым пулеметам придавали большое значение — Петро и Федор сами спустились по обеим сторонам дороги и засели в грязных, наполненных водой канавах.
И сейчас же, точно враг ожидал — когда же, наконец, все будет готово, недалеко на разбитом шоссе послышался топот копыт, частый и равномерный стук железа о камень, быстро надвигающийся шум стремительного движения.