Гурман. Воспитание вкуса
Шрифт:
Летиция, впервые в жизни испугавшись, отшатнулась от склонившегося перед ней бывшего телохранителя, словно увидела живого мертвеца, что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Антуан медленно подошел к сгорбившемуся Мяснику и встал перед ним почти вплотную, так, что носки его сапог касались рыжих волос телохранителя.
– Ты жив? – медленно произнес он, внимательно оглядывая Люку.
– Если маленький господин и маркиза желают, я тут же умру, – глухо произнес сгорбленный Мясник в землю.
Антуан нагнулся и осторожно поднял искалеченного слугу. Более никому ничего не требовалось говорить, все и так было понятно. Филипп повел Летицию с сыном на кухню, а верный Люка, опираясь на палку, вместе с кучером принялись снимать с кареты вещи и распрягать лошадей. Когда Мясник вернулся на кухню,
– Что такое коммуна? – удивленно спросил Антуан, снимая оплывшее сало со свечного огарка, единственного освещения на кухне.
Экономный повар берег дрова, поэтому печь после приготовления пищи более не растапливали.
– Новое название территории от города Бордо до нашего замка. Наш округ разделен на две коммуны. Одной из коммун, слава Богу, не нашей, а соседней, заправляет Одноглазый Марат, – пояснил Люка. – Председатель коммуны – его племянничек, тот самый Жак, которого так и не проучил ваш батюшка, покойный маркиз. Одноглазый Марат теперь хозяин, делает, что хочет. Все в округе его боятся. Даже я, – доверительно признался Антуану Мясник.
– Я все еще чувствую вкус его крови, – спокойным тоном, словно разговор шел о самой обычной приправе к блюду, сказал Антуан.
Люка бросил на своего маленького господина быстрый взгляд и продолжил рассказ. Сам он лишь чудом уцелел в схватке с бунтовщиками, которые теперь почти целиком составляют местный гарнизон Национальной гвардии. Когда замок подожгли, Мясник дождался, пока пламя, жар и дым отгонят банду Одноглазого Марата подальше от стен, и спрыгнул с крыши. Он сломал ногу и очень сильно обжег обе кисти рук. Нога срослась неправильно, и из-за нее Люка теперь вынужден всю оставшуюся жизнь ходить с палкой, а вот руки…
Антуан кивком приказал Мяснику снять грязные тряпицы, скрывавшие его кисти. Люка, повинуясь, медленно размотал их и обнажил руки, выложив их на стол прямо перед Антуаном. Тот невольно вздрогнул. Он видел много пыток и казней за свою короткую жизнь, но еще ни разу ему не представлялось столь отталкивающее зрелище. Чтобы не упасть с огромной высоты, Мяснику пришлось некоторое время спускаться по стене, держась за раскаленные пожаром камни. Он выжил, но кисти обгорели почти полностью, до мяса, а в некоторых местах и до кости. Руки заживали долго, но так до конца и не зажили. Сейчас обе кисти представляли собой куски голого мяса, кое-где прикрытого обуглившейся кожей, грязно-розовые, с красными прожилками и обгорелыми костями, выпирающими наружу. Зрелище было вдвойне неприятным, оттого что Антуан помнил эти руки, носившие его, еще совсем маленького, во время охотничьих забав, на которые отец брал с собой Антуана. Это были добрые теплые руки с редкими жесткими волосками цвета ржавчины, всегда пахнувшие сырым мясом. Маленький господин не выдержал и заплакал из жалости к этим добрым рукам, потому что они олицетворяли его детство и память о добром старом времени.
Мясник, наблюдавший за реакцией Антуана и понявший ее по-своему, с виноватым видом спрятал руки, обмотав их обратно тряпицами.
– Ничего, Люка, мы вылечим тебя. Обязательно вылечим, – дрожащим от накатившего на него волнения голосом проговорил Антуан.
Мясник тихо заплакал, сразу став похожим на огромную росомаху, у которой убили всех детей, пока она ходила на охоту. Вскоре Антуан, который сильно устал в дороге, так как почти не спал последние дни, брезгуя преклонить голову на сальные трактирные подушки, стал засыпать прямо за столом. Мясник подхватил обожаемого маленького господина, отнес и бережно уложил на свою кровать. Антуан повернулся, поджал под себя ноги, засопел и во сне произнес: «Люка». Сердце Мясника словно остановилось от упоминаемого во сне его имени. И он, стоя на коленях около спящего Антуана, поклялся священной для
Потянулись дни, полные хлопот и забот, связанных с восстановлением родового замка Мортиньяков. На деньги, вырученные с продажи фамильных драгоценностей, Летиция наняла рабочих, которые спешно возводили новые деревянные балки и перекрытия взамен старых, сгоревших во время пожара. Наблюдавший за работами Люка постоянно подгонял и ругал рабочих, так как Летиция спешила закончить восстанавливать хотя бы одну из башен к началу заморозков, чтобы им было где провести зиму, а весной продолжить ремонтные работы. Маркиза частенько отлучалась, уезжая в город. Там она разыскала старого дядюшку Фронтена и потребовала у него причитающуюся маркизу долю за последний год замещения им интенданта. Дядюшка Фронтен попытался было притвориться выжившим из ума стариком, но властный взгляд и красноречивое обещание привезти в следующий раз Мясника живо отбили у него охоту лицедействовать. Старик долго клялся и божился, что новая власть, возглавляемая Одноглазым Маратом, Другом народа и комиссаром Национальной гвардии местной коммуны, конфисковала у него все деньги, собранные и тщательно сберегаемые для маркиза. Летиция продолжала напирать, властным тоном требуя долю мужа. Наконец, не выдержав, дядюшка Фронтен предложил ей отступные в размере тысячи ливров. Маркиза требовала десять тысяч. Сошлись на пяти.
Таким образом, одержав маленькую победу над судьбой, Летиция смогла нанять дополнительное количество рабочих и закончить к началу зимы ремонт одной из башен. Теперь у каждого из представителей маленькой семьи де Ланжей была своя комната, а также небольшой, но уютный зал с камином, который Люка растапливал долгими зимними вечерами, когда все семейство собиралось в зале. За окнами гудела вьюга, и снежные хлопья яростно бились о каменные стены, а в камине весело потрескивали дрова, по приказанию маркизы в достатке заготовленные Мясником и Филиппом, разнося вокруг старых сводов замка тепло и освещая лица Летиции, ее сына, Люки и повара неярким светом. Маркиз Жорж де Ланж как бы присутствовал в зале, так как его портрет, единственный из сохранившихся, Летиция собственнолично водрузила на каминную полку.
Люка выбрал себе привратницкую, комнатенку около входной двери в жилую башню замка. Ему было трудно подниматься по лестнице, поэтому он остановил свой выбор именно на ней.
– К тому же кто-то должен вас охранять. Так пусть вашим псом буду я, – невесело пошутил Мясник и захромал в привратницкую устраиваться.
Он поставил в углу собранный из деревянных обрезков топчан, на который бросил ветхое одеяло и набитый сеном мешок, должный изображать подушку. В другом углу стоял стол, на котором лежали ножи, арбалет со стрелами и ружье, единственное огнестрельное оружие в доме. Чтобы не замерзнуть ночью, Люка в самом дальнем от двери углу соорудил нечто вроде маленького очага. Иногда к нему в гости заходил Антуан, и тогда Люка спешно разжигал в очаге огонь, ставил котелок с водой, а когда та закипала, варил кофе. Антуан и Мясник пили горячий кофе и разглядывали причудливые узоры, вытканные зимой на застекленном окне привратницкой. В один из таких визитов, сидя с потрескавшейся глиняной кружкой в руке, Антуан объявил Мяснику, что собирается его оперировать.
– И после этого ты будешь совершенно свободно ходить, – безапелляционным тоном заявил он ошарашенному Мяснику.
Люка откровенно испугался. Зная пристрастия маленького господина к созерцанию различных пыток и мучений, он решил, что сын решил отомстить ему за смерть отца, которого Мясник должен был защищать. Антуан между тем будничным тоном стал объяснять Мяснику, как он намеревается проводить операцию:
– На кухне есть разделочный стол. Мы привяжем тебя к нему, чтобы ты от боли не испортил мне работу, брыкаясь и дергаясь. Потом я снова сломаю тебе ногу и прикреплю кость к деревянной палке. Тебе будет очень больно, но зато через некоторое время ты снова сможешь ходить, как все люди, без палки и не хромая. Я закреплю перелом досками, которые остались после работ в башне, а между ними проложу мягкую козлиную кожу. Имей в виду, твоя нога будет вонять и чесаться, но это к лучшему.