Гурман. Воспитание вкуса

Ульрих Антон

Этого приговоренного публике было совершенно не жалко, в отличие от шедшего к эшафоту третьим молодого человека, которого звали Эжен Люкнер. Эжен был начинающим поэтом, сыном известного в городе семейства Люкнер. Отец Эжена, адвокат, пробившийся из самых низов, всю жизнь создавал себе практику, ежедневно конкурируя с соперниками по цеху, и желал, чтобы сын пошел по его стопам. Эжен же хотел иной участи. Романтичный юноша имел несчастье влюбиться в дочь другого адвоката, мастера Крюшо, как его называли в адвокатском цехе Бордо, ярого соперника отца Люкнера. Мастеру Крюшо адвокатская контора досталась по наследству, поэтому он считал себя кем-то вроде адвокатского аристократа, а Люкнера – плебейской пылью адвокатуры. Естественно, ни один из отцов никогда бы не согласился на свадьбу детей. Тем не менее Эжен не терял надежду, ежедневно посылая возлюбленной пламенные стихи собственного сочинения.

Редкая юная девушка способна устоять против такого напора, поэтому дочь Крюшо вскоре согласилась на предложение Эжена бежать с ним, дабы тайно обвенчаться, а после поставить родителей перед свершившимся фактом. Но хитрый Крюшо, внимательно следивший за развитием событий любовной драмы, узнал о готовящемся побеге и стал расставлять на ночь вокруг дома слуг с ружьями. Слугам надлежало отпугнуть выстрелами в воздух юного поэта и навсегда отвадить его от семейства Крюшо. К сожалению, случилось несчастье. Один из слуг заметил влюбленных, когда юная девушка уже вылезала из окна своей спальни, готовая прыгнуть в объятия Эжена. Согласно приказу, слуга выстрелил в воздух, но попал в дочь. Та рухнула прямо в руки возлюбленному, заливая его кровью. Эжен пытался закрыть руками страшную рану, зиявшую прямо посреди груди девушки, но было уже бесполезно. Такую картину и застал проснувшийся от выстрела и выбежавший в сад адвокат Крюшо.

Слуга, убивший девушку, шел четвертым, следом за Эженом Люкнером, на которого в толпе многие показывали пальцами, а старики учили молодых: «Вот к чему приводит стихоплетство».

Пятый приговоренный к обезглавливанию оказался дезертиром по прозвищу Жан-солдат. Имени его на допросе выяснить так и не удалось, хотя судья дважды назначал наказание плетьми, но Жан-солдат держался крепко. Каким образом он оказался в Бордо и почему скрывался в виноградниках, этого выяснить также не удалось. Вообще-то за подобное правонарушение Жана-солдата должны были как бродягу высечь разок и отпустить на все четыре стороны, но он, широкий в плечах и обладавший недюжинной силой, при аресте оказал яростное сопротивление и ударом кулака разнес одному из жандармов голову. На лице Жана-солдата до сих пор сохранились страшные следы от ударов прикладами. Это жандармы, уже повалив его на землю, долго избивали его ружьями, мстя за своего товарища. Правда, вид у Жана-солдата от этого не казался сломленным, наоборот, приговоренный шел с высоко поднятой головой.

Шестым несчастным был спутник Жана-солдата, жалкий попрошайка, на свою беду оказавшийся рядом в момент ареста. Судья обвинил его в соучастии убийству, а де Ланж приговорил к казни из солидарности с Жаном-солдатом.

О седьмом, восьмом и девятом любопытная публика ничего не знала и даже ни разу не слышала их имен, а вот десятого, идущего к эшафоту, знал каждый мальчишка в городе. Да и во всей провинции гремело имя смелого контрабандиста Марата Бенона, или Одноглазого Валета. Правый глаз Марату, по его же словам, выбили английские пираты во время стычки где-то около Карибских островов. Поплавав по морям, Одноглазый Валет, видимо устав от приключений, обосновался в Бордо, купил небольшой домик и, как говорят моряки, осел на суше. Однако не таков был характер этого человека, чтобы вот так окончить свои дни в спокойном, безмятежном существовании. Вскоре люди стали поговаривать, что Одноглазый Валет начал приторговывать контрабандной солью. В то время во Франции люди обязаны были закупать соль только у государства. Государственная соль была дорогой и дурного качества: серая, грязная и сырая, совсем не то что соль, предлагаемая контрабандистами. Одноглазый Валет поставил незаконные поставки соли на широкую ногу, обеспечивая всю провинцию. Когда его поймали, многие малоимущие плакали, так как контрабандист иной раз давал им соль практически задаром.

Когда все десять несчастных выстроились один за другим перед эшафотом, начальник конвоя подтолкнул подмастерье кузнеца к помощнику палача. Тот сверху принял парня, подтащил к плахе и, не срывая рубаху, ловко опустил голову под топор. Стоящий на краю эшафота судейский чиновник громко зачитал обвинения против подмастерья, затем объявил об их снятии и громко выкрикнул, что, по милости интенданта и представителя Его величества Людовика XVI маркиза Жоржа де Ланжа-Мортиньяка, приговоренному даруется жизнь. Дрожащего от возбуждения подмастерье отвели и приковали к позорному столбу, с которого ему до мельчайших подробностей была видна казнь других приговоренных.

Следующей на плахе оказалась голова убийцы и насильника Пьера Лами. Чиновник быстро перечислил все злодеяния, совершенные им, помощник разорвал рубаху, палач высоко взмахнул топором, и шейные позвонки с хрустом переломились под тяжелым

лезвием. Народ разом выдохнул, с ужасом и любопытством глядя на жуткую казнь. Во все стороны брызнула густая бурая кровь. Видимо, сказалось долгое отсутствие практики, потому что палач не сумел с первого раза перерубить шею несчастного. Голова продолжала болтаться на мертвом теле, свесившись с плахи и повиснув на сухожилиях и лоскутах кожи. Остекленевшие глаза страшно округлились, глядя пустым взором на любопытных обывателей. Вторым ударом палач отсек-таки уже мертвому Пьеру Лами голову.

Следующим за Лами на плаху лег головой поэт Эжен Люкнер. После произнесения приговора судейский чиновник бросил быстрый взгляд на маркиза, но тот не сделал ни одного знака, беседуя о чем-то с почтительно нагнувшимся Мясником. Слушавшая разговор мужчин, Летиция согласно кивала головой. Лишь маленький Антуан с интересом переводил взгляд своих синих глаз с чиновника на палача и на жертву.

Публика зашушукалась. Ведь были известны случаи, когда привлекательный вид приговоренного в самом конце заставлял интендантов остановить казнь и назначить доследование. Однако для поэта чуда не произошло, и в следующее мгновение палач уже гордо показал ахнувшему народу поднятую за волосы ловко отрубленную голову влюбленного. Последнее, что видел Эжен, были огромные синие глаза маленького сына маркиза де Ланжа, с интересом наблюдавшего за тем, как ловко палач отделяет голову от тела. Следом за головой Эжена в корзину полетела голова верного слуги мастера Крюшо. И так со следующими шестью приговоренными.

Все изменилось, когда на эшафот ввели Одноглазого Валета. Судейский чиновник уже сорванным голосом зачитал обвинительный приговор Марату Бенону по прозвищу Одноглазый Валет. Помощник палача привычно уложил приговоренного на плаху и разорвал на нем линялую застиранную рубаху.

– Именем короля, приказываю остановиться! – эффектно объявил де Ланж.

Все посмотрели на маркиза, чье белое страусиное перо, воткнутое в ленту на тулье шляпы, можно было разглядеть отовсюду. Старый судья что-то горячо зашептал в его ухо, но Жорж лишь коротко отмахнулся и, ласково улыбнувшись смотревшему на него во все глаза маленькому Антуану, сказал:

– Казнь отменяется. Дело отправляется на доследование.

Одноглазого Марата, все еще не верящего в свое спасение, подхватили конвоиры и под руки спустили с эшафота. Народ, на глазах которого только что свершилось чудо дарования жизни, ликовал, восхваляя добродетель маркиза.

Антуан, сидя на руках у няньки, сделал для себя очень важный вывод, что его отец важная персона, раз ему все подчиняются. Вообще же, как и предполагала Летиция, зрелище казни произвело на полуторагодовалого малыша огромное впечатление. Во время отрубания голов он, в отличие от многих обывателей, не охал, не прикрывал глаза, а лишь сильно морщил носик, особенно когда отрубили голову попрошайке. Вид крови нисколько не испугал маленького Антуана. Наоборот, он почувствовал сильное возбуждение и даже удовольствие, глядя, как преступникам рубят головы. Это чувство было сродни тому, что мы ощущаем, когда видим давно знакомый ландшафт или слышим ранее горячо любимую мелодию, с которой у нас связаны самые приятные воспоминания. Наслаждение и легкая грусть охватывают нас в такие минуты. Точно такие же ощущения возникли у малыша, когда первая голова слетела из-под топора палача с плеч приговоренного.

В дальнейшем, через несколько лет, видя отлаженную механическую работу гильотины, Антуан стал испытывать ностальгию по ручной работе палача. В гильотине, по его мнению, не хватало утонченного человеческого общения жертвы и палача. Мальчик чувствовал, что в последний миг между ними возникал подсознательный диалог, в котором палач просил прощения, а жертва прощала его.

К тому же, по мнению Антуана, в отрубании головы гильотиной не хватало вкуса и торжественности. Возможно, это происходило из-за того, что деятельность палача свелась к минимуму, к умелому обращению со станком по механическому обрезанию голов. С каким упоением смотрел сын маркиза на первую казнь, неудачную попытку палача после долгого перерыва одним ударом отрубить голову убийце Пьеру Лами. Именно тогда он понял, сколько сил и ловкости надо, чтобы лишить человека жизни.

Публичная казнь завершилась, карета с семьей маркиза де Ланжа уехала в родовой замок, публика разошлась, тела казненных убрали, и лишь подмастерье кузнеца одиноко остался стоять на площади, прикованный к позорному столбу. Когда поздним вечером судебный чиновник вместе с караульным пришли освобождать его, они обнаружили, что несчастный парень сошел с ума. Его разум не вынес мысли об изменении наказания, а также страшной картины казни, виденной им во всех подробностях.