Гусар бессмертия
Шрифт:
– Поручик, что вы? Вы же меня скомпрометируете! – пыталась возражать та, хотя ее руки с нежностью ласкали волосы офицера. – Разве так можно?
– А как, если я схожу без вас с ума и с вами тоже? – с напором спросил Орлов. – Вы самая… Я так хотел видеть вас…
А дальше слов не хватило. Да они и не слишком требуются, когда говорят губы и руки…
– Вы уж не давайте спуску моему племяннику. По себе знаю – поблажки в таком деле недопустимы. Пусть не опозорит фамилии в час испытаний. – Лопухин приподнял бокал с шампанским, предлагая Кондзеровскому
Необходимые бумаги были выправлены быстро. Граф де Ламберт с готовностью пошел князю навстречу, и зачисление состоялось без каких-либо проблем. А вот нужные сведения у шефа полка вытянуть не удалось. Вдобавок, Лопухину приходилось быть осторожным, пытаться выведать все окольными путями да случайными вопросами. Граф лишь пожимал плечами и уводил беседу прочь на сугубо отвлеченные темы или же говорил настолько в общих словах, что ничего полезного Лопухин почерпнуть не смог. Полезного – в части записок. Про саму службу Ламберт говорил подробно, не скрывая трудностей и всячески подчеркивая роль полка в прошедшей кампании.
Оставалось разговорить грядущего батальонного командира Миши. Да и, здраво рассуждая, тот мог знать гораздо больше своего шефа. Вряд ли неведомый взводный офицер из-за написанных на неведомых языках бумаг стал бы беспокоить графа. Это же не документы вражеской армии. Так, частные записки, о которых можно рассказать в своем кругу. Или не рассказывать, если хоть что-то в них стало понятно. Или прошлый хозяин сумел намекнуть несостоявшемуся спасителю, чему именно они посвящены.
Хотя в таком случае лучше вообще уйти в отставку. Нет ни малейшего смысла служить, обладая неслыханным сокровищем. Кто ж станет рисковать, имея в запасе вечность?
Подполковник лишь кивнул. Он бы не стал давать поблажки даже члену Императорской фамилии, случись тому оказаться в его команде. Служба есть служба.
– Скажите, насколько я понимаю, вы ведь, помимо генеральных баталий, участвуете в сторожевой службе, во всевозможных разведках, разъездах и прочем. По какому принципу подбираются в этом случае командиры? Это хоть обер-офицеры или штаб? Я просто хочу иметь представление, что предстоит племяннику.
– Конечно, обер. В разъезд посылается взвод со своим офицером. Тем более, у нас нет ни одного офицера, которому нельзя поручить любое дело, – пыхнул трубкой Кондзеровский.
Сказал просто, без всякой гордости, но сказанное прозвучало как лучшая ода полку.
– То есть все младшие офицеры попробовали себя в таком качестве? – уточнил Лопухин.
– Разумеется. Те, кто тогда имел честь служить в Александрийском полку.
Подразумевалось, что кое-кто вышел в отставку, кто-то был переведен в другие части, кто-то наоборот пришел, а кто-то был произведен в офицерское звание за два мирных для александрийцев года. Время не стоит на месте.
– Но зачем вам это, князь? – Кондзеровский спросил словно невзначай, но Лопухину послышался за его вопросом скрытый интерес.
– Так. Хотелось побеседовать с кем-нибудь, принимавшим участие в подобных вылазках. Вы-то человек заслуженный, бывалый. До вас моему племяннику еще расти и расти.
– Вырастет. Войн много, возможностей у молодых – тьма, – философски
– Я тоже надеюсь. Почему вы не пьете? – Лопухин потянулся за бутылкой.
– Пью, князь, – Кондзеровский показал пустой бокал. – Где вы видели непьющего офицера?
– В самом деле! – рассмеялся Лопухин. – Вот, помню, в мое время…
Основное ему было ясно. Сам по себе подполковник не скажет ничего из того, что интересует князя на самом деле, а задавать наводящие вопросы – можно легко попасть под подозрение. Если собеседник хоть что-то знает. Да и если не знает – тоже. Вдруг подумает, что Лопухин пытается выведать о каком-нибудь не вполне неблаговидном поступке? Мало ли чего может быть на войне!
Но что заподозрит сам – еще полбеды. Полк – одна семья, и не будет ничего удивительного, если Кондзеровский поделится темой разговора с кем-либо из сослуживцев. И тогда таинственный обладатель записок запрячет их так, что вовек не найдешь.
Нет. Уж лучше перевести беседу на другие темы. Племянник все равно в полку проведет несколько лет. Может, подвернется случай что-либо выведать. О подлинной причине дядюшкиного согласия говорить ему пока рано, тут главное – не спешить.
Очень уж велик выигрыш в случае успеха. И может стать окончательным проигрыш в случае неудачи.
Не спешить. Действовать надо наверняка. Как на рыбалке, когда одним торопливым движением можно испортить все…
Терпения князю было не занимать.
Трубы заиграли очередной сигнал. Шедшие в колонне по три гусары привычно стали разворачиваться фронтом в две шеренги. Заняли свои места впереди и позади строя офицеры и унтеры, одни – чтобы вести людей в предполагаемую атаку, другие – наблюдать за надлежащим порядком. Согласно уставу – командир эскадрона и командиры во главе впереди, и еще два офицера – в замке.
До самой атаки, даже достаточно условной, дело дойти не могло. Шло обычное эскадронное учение «пеший по-конному», и гусары проделывали эволюции без лошадей.
Человеку, от армии далекому, могло показаться смешным, как гусары серьезно и старательно вышагивают без барабанов, вынимают по команде сабли из ножен, поднимают их ввысь, сходятся во взводные колонны, вновь разворачиваются в шеренги, а потом еще четвертый взвод во главе с Орловым торопливо бежит вперед в рассыпном строю, имитируя атаку фланкеров и условно стреляя из мушкетонов и штуцеров…
Зато любой кавалерист подтвердит необходимость подобных эволюций. Прежде чем проделать что-то на лошадях, надо твердо усвоить, что именно надлежит выполнить в том или ином случае. И уж потом совершить то же, сидя на укрощенном скакуне. Пусть большая часть гусар служила не первый год и на поле было не так уж много новичков, но не зря народная мудрость гласит: «Повторение – мать учения». В бою и офицеру, и солдату думать поздно. Надо послушно выполнять команды да совершать многократно заученные движения. Лишь тогда можно рассчитывать на победу, и не просто победу – а на победу с минимальными потерями. Один в поле не воин. Зато все вместе – сила. И сила лишь тогда, когда все действуют как один человек, без лишних размышлений и колебаний.