Гусеница в янтаре
Шрифт:
– Хорош прибедняться, айда в дом, – скомандовала Варвара Ильинична.
Прежде чем впустить Леру, она обошла хибару по периметру и распахнула деревянные ставни на окнах.
– Фотографии на солнце выгорают, – объяснила хозяйка.
Входя в избу, Лера ожидала увидеть раритетные снимки. Портреты, сохранившие дыхание ушедшей эпохи. Слепки прошлого века, дорогие сердцу Варвары Ильиничны: отец в форме солдата Второй мировой, мать в длинном платье с воротником под горло, брат с баяном… Черно-белая память о давно минувшем.
Только память оказалась очень даже многоцветной. Красочной. Пестрой
Лера сообразила, что стоит перед стеной и улыбается, как блаженная, только когда услышала голос Варвары Ильиничны:
– Это Стас, внук мой, наснимал. Он фотографией увлекается, вот и нащелкал местных красот. Раньше-то он ко мне каждое лето приезжал, а теперь батька, зятек мой, решил, что негоже сыну летом в глуши торчать, лучше, мол, пусть за границей тренируется по-аглицки балаболить. Может, и прав он, чего со старухой валандаться.
Варвара Ильинична отвернулась к окну, будто бы поправить занавеску. Она вдруг как-то согнулась, скукожилась, обмякла – словно это уже была не та боевая бабуля, которая запросто управляется с ломом, а совершенно другая, дряхлая и немощная женщина. Лере захотелось сказать ей что-то ласковое, ободряющее, но, прежде чем она сумела подобрать слова, Варвара Ильинична заговорила вновь. Голос ее звучал тихо, но твердо:
– А ты оставайся, живи. И денег мне твоих не надо. Мне всего хватает. На огороде чего подсобишь, в Зеленоградск при надобности в магазин сгоняешь. Только уж не обессудь, удобств у меня нема. Туалет на улице, раскладушка в сенях. А сейчас ужинать будем, поди, как волк, оголодала.
За столом, уминая за обе щеки картошку с румяной корочкой (видела бы мама! Жареное на ночь. Ужас-ужас-ужас!), Лера вдохновенно врала о том, что она студентка, что учится в колледже искусств, что приехала на косу в поисках вдохновения. Впрочем, про вдохновение было не совсем ложью…
Ночью, лежа на скрипучей старенькой раскладушке, Лера не могла уснуть, несмотря на полуобморочную усталость. Дело было в переизбытке впечатлений. А может, в таинственных скрипах и шорохах старого дома. Так или иначе, когда полная луна, прекратив с бесстыдной откровенностью подглядывать в дом через окошко, поднялась высоко в небо, девушка все еще думала о застывшей в янтаре гусенице.
Глава 4
Лиза и Элизабет
Густое марево органзы белым облаком парило над кроваткой. Зимнее солнце ослабевшими прозрачными ладонями тянулось к Лизиной щечке. Лиза не спала. Увлеченно обсасывая большой палец, она слушала мамин голос, звучащий совсем рядом и одновременно словно бы с другой планеты.
Лиля декламировала стихи. Звонко, с душой. Мандельштам, Бродский, Ахматова. Она читала их для дочери, но та конечно же пока ничего не понимала и только чувствовала, что мамин голос сделался вдруг чужим, холодным… странным. Будто
Лиза не плакала.
В первые недели после рождения она надрывалась криком всякий раз, когда просыпалась в кружевной постельке. Однажды мама на ее зов не пришла. Не склонилась над люлькой, не взяла на руки, не прижала к себе. Мама пропала, потерялась.
Нет-нет, Лизу не бросили на произвол судьбы. Чьи-то чужие руки меняли памперс, кормили, купали, переодевали, выносили ее в сад и протягивали ей погремушки. Постепенно Лиза привыкла к этим рукам и больше не кричала, когда ее оставляли в одиночестве, – научилась успокаивать, убаюкивать, укрощать себя сама.
Лиля приехала домой повеселевшая и загорелая. Никаких беспричинных слез. Никаких разговоров про удушающую временную петлю, затянувшую ее в водоворот пеленок, бутылочек и памперсов. В доме снова воцарился покой.
Няню, которая ухаживала за Лизой весь месяц, пока Лиля лечилась от послеродовой депрессии в Португалии, было решено пока оставить.
– Она отлично справляется, Арсюш. Просто без-у-ко-риз-нен-но! А мне нужны силы и время, чтобы заниматься развитием и воспитанием нашей малышки.
Да, дел было невпроворот.
У Лили имелся план. Четкий, продуманный до мелочей.
Во-первых, поэзия. Стихи – это же определенный уровень. Уровень культуры.
Пока Лиза не умела говорить, Лиля декламировала ей поэмы, то расхаживая по детской, то замирая у окна с устремленным вдаль мечтательным взглядом. Позднее, когда малышка начала складывать слова в предложения, Лиля принялась учить с ней стихи. Не Бродского, нет, конечно. «Муху-цокотуху», «Мойдодыра», «Тараканище»… Это занимало уйму времени. Зато какой фурор они производили на детской площадке! «Уникум! Вундеркинд!» – с придыханием восклицали восхищенные мамочки.
Во-вторых, музыка. Лиля купила диск «Классика для малышей» и вручила его няне.
– Ставьте, пожалуйста, при любом удобном случае. Пусть купается под Моцарта, просыпается под Шуберта и кушает под Вивальди.
В-третьих, эстетика.
– Будем воспитывать ее вкус, – объяснила Лиля мужу. – А заодно она привыкнет не стесняться камеры, почувствует себя начинающей звездочкой. Это же так важно для девочки!
Арсений благодушно посмеивался: «Эти ваши женские штучки…» Он ласково целовал жену и спешил на завод:
– Приезжают партнеры из Казани, буду поздно.
– Сегодня поставка оборудования из Германии, нужно все проконтролировать, к ужину не жди.
– Налоговая проверка. Возможно, заночую в офисе…
Лиля не перечила.
Она ведь с самого начала знала, что выходит замуж не за офисного клерка Васю Пупкина, который вечерами будет сидеть на уютном домашнем диване, а по выходным – нахваливать блины за столом у тещи. А то, что Арсений совсем не занимается Лизой… так он и не скрывал, что мечтает о сыне. И потом, все равно же Арсений – прекрасный отец. Он оплачивает няню, нанял модного дизайнера, чтоб тот обставил детскую, не жалеет денег на Лизочкины игрушки и наряды, разрешает Лиле тратить сколько угодно на продвижение сайта – красивой воздушно-розовой странички с элегантной шапкой в завитушках и названием «Элизабет Иртышова».