Гуси лапчатые. Юмористические картинки
Шрифт:
– При чем же я-то тут?
– Оченно уж вы гладки да из себя аппетитны и даже можно сказать, что твой кулич. Приставал, поди, к вам старичок-то? Еще баночку! Вот так… Даже поджилки затрепетали – вот до чего шипучка проняла! Приставал, я уж вижу! Да и как не приставать? Где сахар, там и мухи. У меня вот дома жена в три обхвата, а и я на манер мушиного сословия около вас. Знатно вы, барышня, на этом месте торговать должны. Ну-с, сколько с нас?
– Двадцать одна копейка.
– Копеечку-то спусти для ровного счета.
– Нельзя, нельзя. У нас не торгуются.
– Эк, какая! Ну, да уж получай. И то для тебя только. Ради твоих пронзительных улыбок насчет нашего сердца.
Длиннополый сюртук отошел, старичок было ринулся к будке, но перед будкой уже стоял франт, в лощеном цилиндре, с пенсне на носу, в огненного цвета перчатках, и говорил:
– Дайте мне, моя прелесть, стаканчик сельтерской воды с клубничным сиропом, но при этом улыбнитесь вашей очаровательной улыбкой и покажите свои перламутровые зубки. Ну, вот… Увидал зубки и уже предвкусил блаженство.
– Ах, какие вы насмешники! – кокетничала девушка.
– Чем же? Помилуйте! Ежели перенести вас из-за прилавка в роскошный будуар, вы могли бы пожинать тысячи, а не пятачки. Да и скажите мне: место ли вам здесь? Глазки, щечки, зубки, ручки, все прелестное на виду, а ножки, которые должны быть еще в тысячу раз прелестнее, спрятаны за прилавком. О, ежели бы я был счастлив хоть раз увидать эти ножки! Можно мне за прилавок?
– Что вы! Что вы! – крикнула на него девушка.
– Но у меня отскочила пуговица от перчатки и упала за прилавок, так я ее поднять.
– Все-то вы выдумываете и врете!
– Вы до которого часу здесь торгуете?
– До одиннадцати.
– Так я приду именно в это время, и мы отправимся гулять в Летний сад. Потом можно в «Самарканд» ужинать.
– Совсем не в ту центру попали. Я с незнакомыми мужчинами гулять не хожу.
– Да ведь уж я познакомился с вами.
– Какое же это знакомство, коли вы встречный-поперечный. Ошибаетесь, не на такую напали. Да за мной сюда, кроме того, и маменька моя приходит каждый вечер.
– Маменьку мы побоку.
В это время к будке снова подскакивает старичок.
– Молодой человек, это уж слишком! Я прислушивался к вашему разговору. Так молоденькую девушку оскорблять нельзя! – строго говорит он.
Оба смотрят друг на друга зверем.
Повар
– Повар там к тебе, Тит Савич, наниматься пришел, – сказала купцу Ледошкину жена, робко заглядывая в кабинет, где купец, проснувшись после после обеденного сна, «валандался» на диване в ожидании самовара. – Только лик-то у него какой-то невообразимый.
– А что?
– Да зверский. Словно он надулся и жилится, а глаза совсем вон и даже перекосило. Не то облизьяна, не то пес мордашной породы, и голос словно в бочку…
– Это-то и
– Полно, да после него и есть-то страшно.
– Ничего-то ты, посмотрю я на тебя, не понимаешь. Учу, учу, а все не впрок. Ну, как с тобой после этого на аристократической ноге жить? Ты должна чувствовать, что ты уже не прежняя Анисья Пантелевна, а коммерции советница. У тебя вон настоящий генерал, как у модной дамы, даже руку целовал, а тебе все равно. Повар чем страшнее из себя, тем он больше ценится. Ну, вели его сюда в кабинет позвать! Сейчас ему наем будет.
– А мне можно послушать?
– Слушать-то слушай, но только в разговоры не ввязывайся и держи себя солидарно.
Вошел повар, поклонился и икнул, придержав рукой подбородок. На вид это был совсем бульдог, стоящий на задних лапах и облаченный в сюртук. Глаза были красны, навыкате, и вращал он ими необычайно.
– Чего ты икаешь-то? – спросил повара купец, пристально рассматривая его с ног до головы и даже ткнув его в плечо кулаком, как бы желая испробовать, крепок ли тот на ногах.
– Жена испортила, и завсегда об эту пору икота… – прохрипел повар, прикрывая рукой рот.
– На вид ничего, совсем графского закала… – пробормотал купец себе под нос. – Что это у тебя глаз-то?.. – спросил он.
– А это еще в юности гусь мне кусок мяса вырвал. Резал я гуся…
– Ты не пьешь ли, смотри…
– А вот как, господин… Поставьте сейчас запечатанную четвертную передо мной и заприте меня с ней на ночь – как была, так и останется, при всем своем нетлении. Водка мне даже претит. Мы поведения трезвого.
– А что ж от тебя попахивает таково сильно?
– Это пивом-с… Без пива нам, действительно, нельзя, потому, учтите сами, все около плиты. Стомит, ежели без пива. Коньяк малость потребляю… И то потому, что он в кушанья идет, так для-ради пробы.
– Ну, и коньяком можно нализаться…
– А мы берем его в рот на скус по нашему поварскому званию и сейчас же сплевываем. Насчет этого будьте покойны… Соблюдение трезвости у нас обширное.
– Мне главное, чтоб не до упаду…
– На ногах тверже меня и поваров нет. Аттестаты имею…
– Ты по аристократам-то служил ли?
– Помилуйте, мы ниже генеральской кухни не унижались. У графа Бабурина шесть годов выжил. И посейчас бы существовал, да интрига от мясника оказалась. У княгини Звонецкой год… там с дворецким не поладил. У Зверообразова… Там я на кулебяшном положении. По кулебяке и заливным мы первые в Питере. Такой заливной оттяжки ни у кого, кроме меня, не встретите… Чиста, как слеза… Но мы и купеческие блюда, на купеческий скус можем…
– Нет, нет, мне только аристократов кормить, потому у меня парадные обеды.