Гусман Смелый
Шрифт:
Фелисия не сумела принять этот отказ должным образом, ибо ей не пришли на память слова старой Дипсы, поучающей в восьмой элегии Овидиевой «Науки любви» искусству держать себя с влюбленными:
Будь жестока; пусть он сильней страдает,Не то твои любовные признаньяЛюбовь его ослабят.Презрение, на которое неожиданно натолкнулась Фелисия, еще сильнее разогрело ее страсть; решив, что все случившееся было лишь первой стычкой, и зная, что многого можно добиться
«Во времена странствующих рыцарей, сеньор дон Феликс, такое благородство поведения никого бы не удивило, но в наш век самый лживый человек слывет самым чистосердечным, а самый вероломный – самым желанным. Предоставьте вашу верность Амадису Галльскому, ибо ваш друг, не зная о ней, не сможет отблагодарить вас за нее, да и я не очень-то буду признательна. Здравый смысл говорит, что вы должны стать моим, так как я разлюбила Леонело и никогда больше не смогу его полюбить, – из чего, однако, вовсе не следует, что я должна зараз потерять вас обоих».
Дона Феликса чрезвычайно огорчило столь очевидное безрассудство, и он, решив было вовсе не отвечать Фелисии, все же, чтобы она больше ему не писала, подумав, написал ей так:
«Всегда бывало в этом мире, сеньора Фелисия, и всегда так будет, что кабальеро руководствуются в своих действиях одним только определенным законом. Когда же здравый смысл предписывает им быть лживыми, а вероломство входит в привычку, то их можно назвать лишь незаконными детьми благородства. Но тому, кто впитал его в себя с молоком матери, неизвестны иные законы, кроме законов чести, меж тем как тот, кто предает своих друзей, не имеет о ней ни малейшего представления».
Этими, как и другими письмами в том же роде, были рассеяны вздорные надежды этой глупейшей сеньоры: ведь только мужчинам пристало быть настойчивыми в любви, тогда как женщины не должны подражать им в ухаживанье и подстрекать их нежностью своих слов к совершению низких поступков. Но замечательно одно свойство любви, отличающее ее от всех других вещей, гибнущих, чтобы возродиться вновь; а свойство это заключается в том, что в любви шаг, следующий за последним, превращает ее в ненависть. И вот в Фелисии вспыхнула жгучая ненависть к дону Феликсу.
Видя, что она уже не разговаривает с ним, как обычно, и не смотрит на него ласково, Леонело стал подозревать, что они оба что-то от него скрывают. Охваченный жестокой ревностью, он стал требовать от Фелисии, чтобы она открыла ему всю правду. И тогда она, воспользовавшись удачным моментом, намекнула ему на то, что дон Феликс страстно добивался ее благосклонности, и показала его письма, которые сразу же после этого уничтожила. Обманутому юноше было достаточно взглянуть на почерк, чтобы узнать руку друга; и, сетуя на его вероломство (можно подумать, что оно очень уж редкое явление, хотя это совсем не так, и умным людям надлежит прежде всего остерегаться своих друзей), Леонело решил потребовать удовлетворения, чем, впрочем, доставил величайшую радость Фелисии, страстно желавшей, чтобы они оба погибли.
В этот город приехал из другой страны молодой кабальеро, по имени Фабрисио, и Леонело завязал с ним дружбу, постепенно отдаляясь от той, которая связывала его с доном Феликсом. Последний это заметил: ведь на лице человека сразу же
«После того как ваша милость стала относиться ко мне заметно холоднее, я подумал, что это случилось не без причин; и так как вы мне о ней ничего не сказали, то я счел себя забытым вашей милостью. Но я обманулся в своих ожиданиях, ибо мне говорят, что вы вспоминаете обо мне всюду, где бы вы ни находились, и с меньшим доброжелательством, чем я того заслуживаю. Я бы вас очень попросил объяснить мне, в чем тут дело, в противном же случае возлагаю всю вину за эту неблагодарность на вас».
Леонело, всегда готовый вспыхнуть, как сухая щепка, ответил так:
«Мое поведение вполне оправдано, ибо нет между друзьями большего преступления, чем вероломство. Я сделаю то, что вы советуете мне, и не буду вспоминать о том, кто отплатил за мою любовь тем, что сунулся со своей туда, куда вам известно».
Пораженный дон Феликс мог оправдать поведение Леонело только тем, что Фелисия взвела на него какое-нибудь ложное обвинение – постоянная хитрость женщин; и, не найдя иного пути, чтобы наказать обманщицу, он попросил одного их общего друга раскрыть Леонело все ее козни, но Леонело ответил на это:
«Скажите дону Феликсу, что я видел его письма и узнал почерк».
Дон Феликс, обычно весьма сдержанный, в превеликом негодовании направился прямо к Фелисии, и гнев настолько охватил его, что он не заметил Леонело, с которым почти столкнулся у порога ее дома. Он ворвался в гостиную Фелисии, которая радостно поднялась ему навстречу, протягивая руки. Но Леонело шел за ним следом, а войдя, спрятался за занавеской.
– Я не для этого пришел! – воскликнул сердито дон Феликс.
– А для чего же? – спросила Фелисия и, не дав ему сказать ни слова, обвила его руками и осыпала тысячью всяких нежностей.
Леонело обезумел от всего того, что увидел, и, не разобравшись в поведении дона Феликса, вскочил в комнату со шпагой в руке.
– Вот как наказывают предателей! – вскричал он.
Дон Феликс быстро обернулся и, так как бывают случаи, когда стремление объясниться может быть понято за трусость, тоже выхватил шпагу; встав в позицию, он нанес Леонело удар в грудь, от которого тот упал замертво. Как полагается в таких случаях, поднялся крик, явилась полиция и составили протокол; а Фелисия тем временем укрылась в монастыре. Но разрешите мне, ваша милость оставить этого мертвеца в покое и отправиться странствовать по свету вслед за Гусманом, который уже начал становиться смелым.