Гвардейцы стояли насмерть
Шрифт:
Все, что нужно было сказать, давно сказано политработниками и командирами всех степеней. Каждый боец знает, что с этой вот самой минуты для него только один путь - вперед, до полной победы или до тех пор, пока бьется в его груди сердце.
При трепетном отблеске пожарищ на том берегу я всматриваюсь в лица бойцов. Одних я помню по боям в Голосеевском лесу под Киевом, другие запомнились в дни окружения под Конотопом, по разгрому щигровско-тимской группировки врага, третьи встречались во время отхода из-под Харькова. Новичков, что пришли в дивизию под Камышином, намного
Все бойцы и командиры в плащ-палатках и касках кажутся похожими друг на друга, потому в полумраке я еле различаю старшего лейтенанта Ф. Г. Федосеева, заместителя Червякова, командиров стрелковых рот Дрогана, Колеганова, Кравцова и других.
После бронебойщиков Бурлакова со своими длинными, как музейные пищали, ружьями ПТР стояли батарейцы 45-миллиметровых противотанковых орудий. И ружья "пэтээр", и "сорокапятки" - это единственные боевые средства Червякова для борьбы с танками. Да разве еще противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью. Немного!
Я вспоминаю приказ Голикова обозначить передний край и говорю об этом Червякову.
– Посигналим красными ракетами, - отвечает он. Все. Пора. Я жму Червякову и Соркину руки и желаю удачи. Откозыряв, они расходятся: один - к голове колонны, другой - куда-то вниз, в темноту, к своим бронекатерам.
Вскоре послышалась команда:
– На посадку - марш!
Я взглянул на светящийся циферблат часов. Было два часа ночи.
Горящая баржа мешала посадке. На том берегу что-то заметили, от разрывов мин и снарядов вокруг катеров закипела вода. Катера отошли немного ниже, в тень. Туда потянулись и колонны отряда.
Первый катер, который, как мне сказали, повел сам Соркин, отчалил все-таки, окольцованный водяными столбами, а на стрежне к нему, как к намагниченному, потянулись с берега трассы ружейно-пулеметного огня. По спине невольно пробежал холодок.
– Тяжело ребятам, - проговорил Елин.
– Очень, - согласился я. - Хуже нет, когда по тебе бьют, а ты бездействуешь.
– Эх, огнем подбодрить бы их отсюда, - вздохнул комполка Елин.
Я вспомнил слова Голикова и сказал:
– Там все перемешалось сейчас: где свои, где чужие - не разберешь. Как слоеный пирог.
При свете вражеских ракет было видно, что катера вот-вот подойдут к берегу. Вдруг в небе взвилась красная ракета и сразу же послышался, как громкий скрежет, треск наших автоматов.
– Огневая завеса, - произнес я почему-то шепотом. Елин все же расслышал, сказал:
– Наверно, люди выбрасываются на берег, не дожидаясь причала катеров, обеспечивают высадку...
По звукам боя мы стараемся определить, что происходит на том берегу. Вот в сплошной треск автоматов ворвались залпы из винтовок, отдельные хлопки гранат. А вот на флангах, кажется, заговорили пулеметы.
Бой разгорается. В него включается все больше и больше огневых средств. Под кромкой берега замелькали длинные огненные языки. Это открыла огонь минометная рота лейтенанта Деркача.
Наконец, мы услышали то, чего боялись: редкие хлесткие выстрелы противотанковых ружей. Неужто танки? А орудия или еще на катерах, или бездействуют,
По вспышкам выстрелов и разрывов уже обрисовываются контуры плацдарма, захваченного бойцами Червякова. Красными ракетами он обозначил свои фланги и передний край, дав возможность левобережной артиллерии поддерживать действия передового отряда и дальнейшую переправу.
Но почему-то вместо того, чтобы расширять плацдарм и дожидаться переправы второго батальона, передовой отряд начал углубляться в оборону противника.
– Куда он зарывается? Как он обеспечит фланги? - вырвалось у меня.
Я знал Червякова храбрым командиром, но не думал, что он так опрометчиво полезет вперед.
* * *
Вслед за передовым отрядом Червякова на баржи, плоты, катера и лодки стали садиться остальные батальоны елинского полка. К переправе готовился полк Панихина.
А к берегу Волги всю ночь беспрерывно прибывали подводы и автомашины с различным грузом. Бойцы тут же разбирали хлеб, сухари, консервные банки, пачки концентратов, ящики с патронами, гранаты, бутылки с горючей жидкостью, махорку и сахар и по прогибающимся трапам с берега переходили на переправочные средства.
По стремительности и ярости советских бойцов гитлеровцы, очевидно, поняли, что на берег высаживаются новые подразделения, поэтому усилили бомбежку и артиллерийский обстрел зеркала Волги. От трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов, разноцветных ракет, горящей на воде нефти становилось светло. Это был зловещий, адский свет войны, уничтожения, смерти.
– Ах, черт! - вдруг выругался стоявший рядом со мной Елин.
– Ты что? - взглянул я на него.
– Катер!..
То ли бомба, то ли тяжелый снаряд разворотил нос катера, и он по инерции, как шел, так и стал быстро погружаться в воду. Шедший по соседству буксирный катер стал разворачиваться, чтобы принять барахтавшихся в воде бойцов. Но много ли их могло продержаться хоть несколько секунд на воде? Оружие, боеприпасы, тяжелое снаряжение тянули на дно.
– Там была целая рота автоматчиков! Сколько ребят погибло! - слышались голоса.
А с берега не только мы, тысячи людей смотрели на эту леденившую душу картину, и никто ничем не мог помочь.
Но переправа продолжалась. Бойцы, высадившиеся на том берегу, с ходу бросались в рукопашную схватку, а переправочные средства возвращались обратно, чтобы перебросить другие подразделения.
Дивизия, не теряя темпа, взятого на марше от Камышина до Красной слободы, побатальонно вступала в бой, выполняя свою задачу.
* * *
На рассвете 15 сентября переправились последние хозяйственные подразделения полков Елина и Панихина. Становилось уже совсем светло, когда начал переправу штаб дивизии. При розоватом свете зари (раньше не успели) мы, начальники и политработники различных отделов и управлений дивизии, поднялись на борт утлого катера, типа "кавасаки", как его называла почему-то по-японски команда.