Гвианские робинзоны
Шрифт:
Он хотел было встать и продолжить путь, но не смог. Его ноги распухли, нещадно исколотые иглами авары, и отказывались повиноваться. Беглец едва смог стянуть башмаки – хотя каторжники обычно ходят босиком, администрация все же выдает им башмаки и сабо. Но длинные и прочные, как железо, иглы легко прокалывают толстые подметки.
– Сдается, – сказал он сам себе с горькой улыбкой, – что первые
И все же он решительно не мог идти дальше с израненными ногами. Понимая это, путник устроился на древесном корне и опустил босые ноги по щиколотку в ручей.
Робену едва ли было больше тридцати пяти лет. Он был высок, хорошо сложен, силен и крепок, с изящными запястьями, но мощными плечами. Его правильно очерченное лицо, обрамленное длинной каштановой бородой, с орлиным носом и черными пронзительными глазами обычно было серьезным и печальным, почти суровым. Его губы, увы, давно разучились улыбаться.
Но невероятная жизненная сила этого человека была такова, что его высокий лоб с легкими залысинами на висках, лоб истинного мыслителя и ученого, не пересекла еще ни одна морщина.
И все же лицо его, осунувшееся от изнурительных каторжных работ и бледное от анемии, не только излучало редкостную энергию, но и хранило на себе отпечаток нечеловеческих страданий.
Страданий моральных и физических. Робен, выдающийся инженер, был родом из Бургундии и управлял большой мануфактурой в Париже. Когда в декабре 1851 года во Франции произошел государственный переворот, он был в числе тех, кто исторг крик гнева и ярости при известии о покушении на республику, отозвавшись на зов бессмертного автора «Возмездия», поднявшего голос одним из первых.
Он отправился защищать свободу с оружием в руках и был ранен на баррикаде на улице Фобур-дю-Тампль. Друзья спасли и выходили Робена, он долго скрывался, но был арестован при попытке перейти границу. Его дело обтяпали в несколько дней: смешанная комиссия вписала еще одно имя в свой список, и инженер Робен отбыл в Гвиану.
Все произошло так быстро, что он даже не успел попрощаться с женой, доброй и храброй женщиной, которая всего два месяца назад стала матерью их четвертого ребенка и теперь осталась без средств к существованию!
Три года Робен тянул лямку среди самых гнусных мерзавцев. Вести от семьи доходили до него крайне редко, в виде обрывков писем, на три четверти вымаранных цензурой, причем из какой-то неслыханной жестокости неизвестный чинуша старательно зачеркивал самое важное.
За время заключения с ним случилась странная, но вполне объяснимая вещь: сам того не подозревая, он стал оказывать особенное влияние на своих товарищей по заключению. Суровое лицо Робена, которое никогда не озаряло даже подобие улыбки, внушало им не меньшее почтение, чем колоссальная сила его обладателя.
Кроме того, он был «политическим», и все здесь – вплоть до заправил уголовного мира, завоевавших свой авторитет клинком ножа, – испытывали некую неловкость, когда узнавали причину его приговора. Они чувствовали, что инженеру не место
Например, никто никогда не обращался к нему на «ты». Тем более что он был добр, как все сильные люди. Одного каторжника, пораженного солнечным ударом на дальней вырубке, он тащил на себе два километра до лагеря, другому несчастному он оказал первую помощь, перевязав раны. Однажды он спас солдата, тонувшего в Марони, в другой раз вытащил из реки осужденного. Был еще случай, когда он едва не убил ударом кулака одного из здешних тиранов, печально известного вора, который гнусно измывался над другим заключенным, страдавшим от лихорадки.
К Робену относились с уважением и в то же время с опаской. Эти люди понимали, что он не принадлежит к их миру. Вдобавок ко всему он вызывал особенную ненависть у надсмотрщиков, перенося их жестокость без единой жалобы.
Он всегда держался особняком и ни с кем не разговаривал.
Никто не удивился его побегу, и все желали ему успеха. Тем более что первой жертвой побега мог стать старший надзиратель Бенуа, вселявший ужас в здешних бандитов…
Долгая ножная ванна в холодной воде ручья принесла беглецу долгожданное облегчение. Он терпеливо вынул все занозы, приносившие ему мучительную боль, протер ноги тщательно сбереженными остатками тростниковой водки, выпил глоток воды и собрался было отправиться на поиски обеда, как вдруг из его груди вырвался радостный крик. Он увидел дерево симаруба.
– Сегодня я не умру с голоду! – воскликнул Робен при виде этого великолепного растения.
Quassia simarouba по классификации Линнея, amara simaruba у Обле, известна в медицине тонизирующими свойствами своей коры и корней, но не может похвастаться съедобными фруктами или побегами.
Что же в таком случае могло объяснить крик беглеца, каким образом он надеялся утолить голод? Со всей быстротой, какую позволяли израненные ноги, Робен бросился к стволу дерева и принялся с помощью мачете разгребать слой сухих листьев у его подножия, усеянный опавшими цветами и плодами, похожими на маслины.
Вскоре клинок наткнулся на что-то твердое.
– Ну вот, – пробормотал он. – Значит, мои товарищи по несчастью говорили правду. Я, конечно, наслушался на каторге разных странных и ужасных историй, но были и те, из которых можно извлечь пользу. Помню последний совет, который один заключенный дал своему соседу, тоже лелеявшему надежду на свободу: «Если ты встретишь в чаще симарубу с опадающими цветами, поищи у ее подножия. Ты непременно обнаружишь сухопутных черепах, которые собираются под деревом, чтобы полакомиться недозрелыми плодами».
Твердый объект, на который наткнулся клинок мачете, и был панцирем одной из этих больших и вкусных черепах, местами встречающихся в огромных количествах.
Робен схватил пресмыкающееся, положил его на спину и, продолжив поиски, нашел еще двух черепах. Перевернув их, он занялся подготовкой к разведению костра.
Это было легко. Валежника имелось в изобилии. Повсюду виднелись поваленные стволы гигантских деревьев, рассыпавшиеся в труху даже от легкого удара, настоящее прибежище пауков-крабов, змей и многоножек. По счастью, кроме них, не было недостатка в сухих листьях авары, сломанных ураганом больших ветках и иссохшей траве.