Гвоздь в пятке
Шрифт:
Вот когда я понял, каково живется мышам!
Оказавшись в гостиной, я обратил внимание еще кое на что. Эммелин, помнится, жаловалась, как это сложно – менять двенадцать подстилок для кошачьего туалета. Так вот. Проблема явно достигла своего пика. У меня заслезились глаза. И с этой секунды, прежде чем сделать шаг, я сначала тщательно осматривал пол.
– Он… он здесь… – прокаркала Эммелин.
Я двинулся следом за ней и, как выяснилось, отнюдь не зря пялился себе под ноги. Лохматые твари так и вертелись у самых ботинок – и не заметишь, как
Эммелин распахнула дверь в ванную и отступила, пропуская меня вперед. Я чуть не застонал. После карамельно-розового я больше всего ненавижу тот пронзительный, неестественный цвет, который почему-то называют цветом морской волны. А тут все: пластиковые занавески, кафель, краны и туалетные принадлежности, – абсолютно все было цвета морской волны. Даже на обоях плясали крошечные сине-зеленые котята. Это ж сколько магазинов пришлось обегать, чтобы отыскать такой рисунок! А заодно и три керамических крючка для полотенец в виде кошачьих мордочек.
Если ванная Эммелин и не возглавила мой список самых отвратительных ванных комнат, то уж в первую пятерку попала точно.
Прижавшись к дверному косяку, Эммелин едва не наступила на сиамского кота, который вознамерился не выпускать меня из виду.
– Бедный Пушок… Бедняжка… Пушочек мой… – Эммелин промокнула глаза. Вовремя, кстати сказать, промокнула. С ресниц уже стекала тушь, прокладывая черные дорожки по щекам. – Он… он та-ам… – добавила она с горестным всхлипом, ткнув пальцем в занавеску.
Я отодвинул сине-зеленую штору. В такой же сине-зеленой ванне покоился громадный белый перс. Он был похож на большую пушистую игрушку – ну, знаете, из тех, которыми нынче почему-то модно украшать кровати в супружеских спальнях. Вот только вид у этой игрушки был не из самых привлекательных. Глаза остекленели, а пасть слегка приоткрылась. Видимо, свой смертный час Пушок встретил в расстроенных чувствах.
Меня, признаться, подташнивало. Но тем не менее, проглотив застрявший в горле комок, я нашел в себе силы протянуть руку и коснуться уснувшего вечным сном котяры. Сомнений никаких: Пушок давным-давно окоченел. Что и требовалось доказать.
Крутившийся вокруг меня сиамский кот с жалобным мяуканьем вскочил на край ванны. Я машинально подхватил его и стал поглаживать, разглядывая место преступления. Небольшое окошко над ванной было приоткрыто. Я привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поближе.
Голос у меня за спиной произнес:
– Вы видите, да? Сетка разрезана!
Очень мне нужны ее подсказки. Только слепой не заметил бы разрез в форме большой перевернутой буквы «Г», превративший сетку в откидной клапан. С наружной стороны окна я обнаружил остатки гамбургера. Именно остатки. Гамбургером определенно кто-то лакомился. И я даже догадался кто. Более того, я даже догадался, что эта трапеза стала для гурмана последней.
– Это не я… – простонала Эммелин. – Я не давала Пушку гамбургер! Мои крошки едят только «Вискас». Чтобы я кормила их объедками со стола? Да никогда! Никогда!
Ну
Я предпочел не вдаваться в гастрономические дискуссии.
– Когда вы его обнаружили?
– Как только проснулась и пошла в ванную… Даже спиной я почувствовал, что близится очередное наводнение. Эммелин исторгала уже знакомые мне по телефонному разговору отрывистые звуки – другими словами, начала икать, а я отлично знал, что за этим последует.
– Ничего подозрительного прошлой ночью не слышали? – поспешно спросил я, надеясь отвести угрозу потопа.
Эксперт по кошачьим трупам из меня неважный, но, судя по тому, как окоченел бедняга Пушок, он явно пролежал в ванне не один час. Да и гамбургер издавал недвусмысленный аромат, так что никаких сомнений, что на подоконник его подбросили самое позднее ночью.
Эммелин смахнула слезы и отрицательно замотала головой.
– Ничего не слышала. Ну ничегошеньки. Уж и не знаю, когда это случилось… – Она остановила на мне страдальческий взгляд, шумно сглотнула и добавила: – Пушок все ночи проводил на этом подоконнике с тех самых пор, как я перестала выпускать его на двор. Он больше всех тосковал. Все сидел тут и смотрел в окошко…
Она замолчала, глядя на меня в ожидании сочувствия. И ваш покорный слуга вынужден был опять лихорадочно перетряхивать мозги, выискивая подходящий ответ. Ничего не обнаружив, я избрал неплохо зарекомендовавшую себя в прошлый раз тактику: напустил похоронный вид и удрученно покивал. Однако на сей раз такая реакция показалась Эммелин недостаточной – полные слез опухшие глаза по-прежнему не отрывались от моего лица. В них по-прежнему светилась надежда.
– Э-э… бедный Пушок, – промямлил я.
И попал в яблочко. Эммелин, полностью удовлетворенная, дрожащим голосом подхватила:
– Да-да, бедный Пушок… – Она опять приложила к глазам платок. – Кто-то, должно быть, видел, как мой малыш просиживает здесь ночи напролет, и вот… и вот… и вот…
Ну ни дать ни взять, заезженная пластинка. Я быстренько сменил мелодию:
– А вы уже сообщили об этом шерифу?
К счастью, Эммелин оставила попытку закончить предыдущую арию.
– Да что шериф! Он и прийти не соизволит. Для него же это все ерунда-а… – Водопад слез грозил вот-вот пролиться снова.
– Придет, придет, уверяю вас, – выпалил я, в очередной раз предотвратив катастрофу. – Более того, он будет чрезвычайно заинтересован, не сомневайтесь!
Насчет «чрезвычайно заинтересован» я, кажется, преувеличил, но в целом Верджил меня не подвел. Прошел всего лишь час, а шериф был уже тут как тут – шагал через двор к крыльцу, беспокойно озираясь по сторонам и с опаской поглядывая на фанерное столпотворение перед домом.
При всем желании я не мог не заметить, что в его объятия Эммелин падать не стала. Что ни говорите, а какую-никакую выгоду от своей вечно недовольной гримасы Верджил получил.