Гюго
Шрифт:
Они хотят сбить его хихиканьем, неожиданными выпадами. Нет, не собьют.
— Вы — люди другого века, вы мертвецы, но оставьте же в покое живых!
…Как! Вы хотите восстать из мертвых? Начать все сызнова? Неужели вы утратили память о прошлом… Топните ногой о мостовую, находящуюся в двух шагах от злосчастного дворца Тюильри… и вам явятся на выбор либо эшафот, увлекающий старую монархию в могилу, либо наемная карета, увозящая новых королей в изгнание.
…Вы говорите, никто не помышляет об империи? О чем же тогда свидетельствуют эти оплаченные кем-то возгласы «Да здравствует
Нельзя допустить, чтобы Франция оказалась захваченной врасплох и в один прекрасный день обнаружила, что у нее неизвестно откуда взялся император!
Император. Обсудим его притязания!..
Как, только потому, что у нас был Наполеон Великий, нам придется терпеть Наполеона Малого?
Невообразимый рев зала несется в ответ на эти слова. Собрание прервано на несколько минут.
— Это глумление над республикой! — кричит кто-то. — Вы оскорбляете избранника народа!
Министр внутренних дел Барош вскакивает с места и восклицает:
— Вы наносите оскорбление президенту!
Председатель вторит министру:
— Господин Гюго, я призываю вас к порядку!
— Это еще вовсе не оскорбление — сказать, что президент не великий человек, — отвечает Гюго. — Мы требуем от господина президента не того, чтобы он осуществлял свою власть, как великий человек, а чтобы он ушел от власти, как человек порядочный…
Под перекрестным огнем выкриков он продолжает:
— …Нет! После Наполеона Великого я не хочу Наполеона Малого! Довольно! Надо с уважением относиться к величию! Хватит пародий!
Рев зала усиливается.
— От имени Франции мы протестуем! — кричит министр Барош.
— Наемный клеветник! — вопит кто-то.
К трибуне подбегает разъяренный господин из рядов правых.
— Мы не желаем больше слушать эти рассуждения! Дурная литература ведет к дурной политике. Мы протестуем во имя французского языка и французской трибуны. Несите все это в театр Порт Сен-Мартен, господин Виктор Гюго!
— Вы, оказывается, знаете мое имя? — разводит руками Гюго. — А вот я не знаю вашего. Назовите его.
— Меня зовут Бурбуссон.
— О, это превосходит все мои ожидания, — иронически прижав руку к сердцу, отвечает Гюго.
Под взрыв хохота левой незадачливый Бурбуссон возвращается на свою скамью, а Виктор Гюго снова вступает в словесный бой. Он кончает речь грозным предупреждением:
«Близится час, когда произойдет грандиозное столкновение… По милости упрямых притязаний прошлого мрак снова покроет великое и славное поле битвы, на котором развертывают свои битвы мысль и прогресс и которое называется Францией. Не знаю, как долго продлится это затмение, не знаю, насколько затянется бой, но я твердо знаю одно и предсказываю и утверждаю это — право не погибнет!»
Золотятся
— Тебе, сын мой, — обратился он к Шарлю, — выпала великая честь… Гордись тем, что ты, простой солдат-новобранец в лагере борцов за демократическую идею, посажен на ту самую скамью, на которой сидел Беранже. Оставайся неколебимым в своих убеждениях…
Шарля приговорили к шестимесячному тюремному заключению. Скоро за ним в тюрьму последовал и второй сын Гюго, Франсуа Виктор. Его арестовали за статью против закона, отменяющего право убежища, и приговорили к девяти месяцам тюрьмы и двум тысячам франков штрафа. Газету «Эвенман» закрыли, но вместо нее тотчас же начала выходить «Авенман». 18 августа Виктор Гюго поместил в ней открытое письмо к редактору Огюсту Вакери. «Пришел момент, когда свободы трибуны не существует для меня, а свободы печати — для моих сыновей, — писал Гюго. — Знаете ли вы, всю эту осень я каждый день хожу обедать в Консьержери вместе с моими детьми. В наше время неплохо немного привыкнуть к тюремному хлебу.
Но что такое наши личные печали и обиды по сравнению с общими, с теми, которые наносятся республике, наносятся народу. Их я не имею права прощать…»
За публикацию этого письма Огюст Вакери был присужден к шести месяцам тюрьмы. Против газеты затеяли процесс, посадили в тюрьму и Поля Мериса. Теперь они все четверо в Консьержери.
Дом пуст. Жена с дочерью в Виллекье. Они проводят там каждую осень. В начале сентября Гюго тоже ездил туда на могилу Леопольдины, но сейчас он должен быть в Париже на своем посту. Надо быть ко всему готовым.
Он ускоряет шаг. Сыновья ждут. Гюго вспоминает, как почти четверть века назад он навещал в тюрьме Лафорс узника Беранже. Своеобразный салон — тюремная камера! Может быть, ему самому скоро придется принимать в ней посетителей и гостей. Каждую ночь он ждет налета полиции.
За окнами серый рассвет. 2 декабря. Что несет этот день? Рука тянется к рукописи на ночном столике. Поработать немного, не вставая с постели. В дверь заглядывает слуга:
— Мосье Гюго, вас хочет видеть депутат Национального собрания Версиньи.
— Пусть войдет.
У неожиданного гостя встревоженное лицо. Почему он пришел так рано? Что случилось?
— Государственный переворот, или, вернее, грандиозное государственное преступление, — говорит Версиньи и торопливо рассказывает о том, что произошло в Париже этой ночью.
Войска заняли Национальное собрание. Арестованы многие депутаты, генералы, министры. Сейчас Париж оклеен листками и воззваниями Луи Бонапарта. Узурпатор сулит народу «истинную демократию» и требует полного повиновения «ответственному главе государства». Предлагает продлить срок своих президентских полномочий до десяти лет.