Гюстав Флобер
Шрифт:
В его уединение приходит любопытная новость: королевский экс-адвокат Эрнест Пинар, который обвинял «Госпожу Бовари» в посягательстве на мораль и религию, сам – автор похотливых стихотворений. «Это меня не удивляет, – восклицает Флобер. – Нет ничего более грязного, чем эти представители судебной власти (их гениальное сквернословие для них столь же обычная вещь, как их платье)… Как Пинар мог возмущаться описаниями „Бовари“!» [627] Сильная августовская жара пробуждает в нем слабые сладострастные воспоминания, и он пишет своей дорогой госпоже Бренн: «Как мы далеки друг от друга; я не могу быть ласковым с вами, значит, буду говорить комплименты – та же ласка, только издалека… Вот так. Вы – красивая брюнетка, умная, утонченная, восприимчивая. Мне нравятся ваши глаза, брови, ваша добрая улыбка, красивые ноги и руки, ваши плечи, ваша манера разговаривать, особенность одеваться, ваши черные блестящие, словно у наяды, выходящей из волн, волосы; край вашего платья, носок туфельки, все…» [628] Когда в двадцатых числах августа племянница уезжает на лечение на воды в О-Бонн, он позволяет себе маленькие каникулы и отправляется в Сен-Грасьен повидаться с принцессой Матильдой. Там позволяет себе отдых, рано ложится спать, поздно встает, долго отдыхает после обеда и заканчивается это тем, что начинает смертельно скучать. «Я не развлекаюсь в Сен-Грасьене, отнюдь! – признается он Каролине. – Я ни на что не гожусь,
627
Письмо г-же Роже де Женетт от августа 1877 года.
628
Письмо от августа 1877 года.
629
Письмо от 2 сентября 1877 года.
Тем не менее он не торопится в Круассе. Его манит Париж, несмотря на то, что он так упорно защищается от него. В последние месяцы он стал плохо слышать, во рту осталось мало зубов, в углах губ появляется беловатая пена – следствие лечения ртутью. Он сознает это физическое разрушение и испытывает еще больше презрения к себе подобным. «То ли я становлюсь необщительным, то ли другие глупеют? – говорит он. – Не знаю. Но я теперь не переношу общество». [630] Тем не менее он заставляет себя пойти на похороны Тьера, затерявшись в толпе почетных приглашенных. «Я видел похороны Тьера, – пишет он Каролине. – Это было нечто невиданное и великолепное. Миллион людей под дождем с непокрытыми головами! Время от времени раздавался крик „Да здравствует Республика!“, потом „Тише! Тише!“, чтобы не подстрекать». [631] И уточняет госпоже Роже де Женетт: «Я не любил этого короля Прюдомов; что из этого! Он был гигантом по сравнению с окружающими. Кроме того, он обладал редкой добродетелью – патриотизмом. Никто так, как он, не представлял Францию». [632] Политические события не дают ему покоя. Он боится, как бы на предстоящих выборах большинство буржуа, из страха перед Гамбеттой, не стали голосовать за «этого болвана маршала». Что касается местного уровня, то ему в любом случае жаловаться не следует. После восьми лет ходатайств муниципальный совет сдался: у Луи Буйе будет свой фонтан и бюст у стены новой Руанской библиотеки.
630
Письмо к Каролине от 6 сентября 1877 года.
631
Письмо от 11 сентября 1877 года.
632
Письмо от 18 сентября 1877 года.
Вдохновленный победой над глупостью чиновников, Флобер решает отправиться в новое путешествие в Нижнюю Нормандию с Лапортом, чтобы пополнить материалы для «Бувара и Пекюше». С посохом в руке, в мягкой шляпе, обмотав шею большим красным платком, чтобы уберечься от туманной сентябрьской погоды, он чувствует, что помолодел в предвкушении дружеской поездки. Переезжают из города в город, из деревни в деревню, осматривают замки, церкви, кабачки, объедаются, пьют, смеются, делают записи. «Встаем в шесть утра и ложимся в девять вечера, – пишет Флобер племяннице. – Весь день едем, чаще всего на маленьких открытых повозках, из-за чего лицо мерзнет от холода… Чувствуем себя прекрасно и не теряем времени. За столом развлекаемся только рыбой и устрицами. Лапорт очень предупредителен – какой хороший парень!» [633] И пять дней спустя ей же: «Это и есть край Бувара и Пекюше… Я увидел вещи, которые мне очень пригодятся. Словом, все идет хорошо. У меня довольное выражение лица и отличный аппетит, который пугает Валера (Лапорта). Единственное происшествие – мой разбитый монокль».
633
Письмо от 24 сентября 1877 года.
Вернувшись в Круассе, он переписывает заметки о путешествии и делится с Эмилем Золя своей тревогой: «Из-за этой чертовой книжищи я живу в постоянном беспокойстве. Значение ее будет ясно только в целом. Никаких кусков, ничего блестящего, и все время одна и та же ситуация, которую нужно рассматривать с разных сторон. Боюсь, как бы это не оказалось смертельно скучным». [634] Однако он равно обеспокоен будущим страны. Победа Мак-Магона на выборах, которые должны состояться через несколько дней, будет настоящей катастрофой! Но провинция, кажется, сомневается. «Баярд наших времен, этот знаменитый человек из-за своих поражений стал объектом всеобщего осуждения, – утверждает Флобер в том же письме. – В Легле (Орне), где я был позавчера, забросали портреты своих кандидатов дерьмом».
634
Письмо от 5 октября 1877 года.
На выборах 14 октября 1877 года республиканская оппозиция получает на 120 мест больше. Мак-Магон дезавуирован, но остается на своем посту. «Всеобщее избирательное право (прекрасное изобретение) наделало дел!» – восклицает Флобер. Пережив это политическое волнение, он набрасывается на работу, просит Ги де Мопассана написать точные сведения об очертаниях нормандского побережья, продолжает читать «до потери зрения» научные и исторические труды, умоляет Лапорта помочь ему классифицировать записи и заключает накануне своего пятидесятишестилетия: «Какой труд! Временами чувствую, что раздавлен тяжестью этой книги».
Чтобы набраться сил, нет ничего лучшего, чем Париж. Один из его друзей, Аженор Барду, депутат от Пюи-де-Дом, назначен министром народного образования в кабинет Дюфора, сформированный 14 декабря 1877 года. Флобер несколько раз обедает в министерстве, прикрепив бант Почетного легиона в петлицу пиджака. Однако 18 января 1878 года ему предстоит более важная встреча. На обеде у Шарпантье, где он присутствует вместе с Эдмоном де Гонкуром, он завязывает разговор с Гамбеттой. «Обед закончился, – пишет Эдмон де Гонкур. – Флобер уводит Гамбетту в гостиную и закрывает дверь. Завтра он скажет: „Гамбетта – мой лучший друг“. Действие любого знаменитого лица на этого человека в самом деле удивительно. Ему просто необходимо приблизиться к нему, знаться с ним, добиться его внимания». Поскольку госпожа Роже де Женетт хочет знать его мнение об этом великом республиканском трибуне, Флобер признается не без некоторой гордости, что они почувствовали симпатию друг к другу: «Гамбетта (раз уж вы спрашиваете мое мнение о вышеупомянутом сире) показался мне на первый взгляд необычным, потом – рассудительным, потом – приятным и в конце концов очаровательным (именно так). Мы разговаривали с глазу на глаз двадцать минут и знаем друг друга так, как если бы виделись сто раз. Мне нравится то, что он не говорит банальных вещей и кажется мне человечным». [635] Зато ему не хватает слов, чтобы осудить абсурдность войны на Востоке: «Я возмущаюсь Англией, возмущаюсь настолько, что впору стать пруссаком! Ибо что же ей, в конце концов, нужно? Кто на нее нападает? Эти разговоры о защите ислама (что чудовищно само по себе) выводят меня из равновесия. Я требую во имя человечества, чтобы растолкнули Черный камень, чтобы пыль от него пустили по ветру, чтобы разрушили Мекку и осквернили могилу Магомета. Только это способно поколебать фанатизм». [636]
635
Письмо
636
Письмо от 1 марта 1878 года.
Выставка в Париже кажется ему ужасной, несмотря на то, что общий вид с холма Трокадеро восхищает его. Получив приглашение на празднование столетия Вольтера, он, несмотря на восхищение автором «Кандида», не собирается ехать туда, боясь встретиться с неприятными людьми. Он думает теперь написать роман, действие которого будет происходить при Наполеоне III. «Я, кажется, уже представляю его себе. Поначалу назову его „Парижское семейство“. Однако прежде мне необходимо освободиться от моих чудаков». [637] А для этого ему нужно одиночество Круассе.
637
Письмо к г-же Роже де Женетт от 27 мая 1878 года.
«Наконец-то я вернулся к своим Ларам, [638] – пишет он 29 мая 1878 года Каролине. – Слава богу, меня ждали!.. Я приехал сюда в половине двенадцатого в страшный холод. Завтрак был готов. Жюлио (собака) прыгает передо мной, ласкается. С часа до трех я наводил порядок, потом до пяти спал. Теперь могу засесть за книгу». Погрузившись в работу, он удивлен тем, что Тэн и Ренан стремятся получить кресло во Французской академии. «Что может добавить им академия? Когда ты уже кем-то являешься, зачем стремиться стать чем-то?» [639] Он так взволнован и возмущен, что для того, чтобы забыть об этом, пьет ликер, «как католическая девица», и бикарбонат натрия. Испытывая денежные затруднения, он завидует Золя, книги которого расходятся так хорошо, что он только что купил себе дом в деревне. А он сам продолжает сражаться с интеллектуальными исследованиями двух своих чудаков. Явно у подобной книги нет никаких шансов на успех у публики. Для главы, которую он сейчас обдумывает, ему необходимо описание столовой в доме священника. Он просит Лапорта узнать об этом. Есть ли в ней «распятие, образ Отца Небесного?». Лапорт старается. Несмотря на то что он генеральный советник, он всецело и всегда находится в распоряжении Флобера. Благодаря его содействию Каролина получает заказ на копию портретов Корнеля кисти Минара и Лебрена. Эти холсты должны будут украсить отреставрированный дом в Пти-Куронн, в котором родился самый знаменитый руанский писатель. Еще один влиятельный друг Флобера – министр народного образования Аженор Барду. Флобер рассчитывает на его поддержку, надеясь наконец увидеть на сцене свою феерию «Замок сердец», которую не взял ни один театральный директор, и помощь в присуждении креста Почетного легиона Эмилю Золя. А поскольку министр не спешит, Флобер пишет с возмущением: «Что до моего товарища Барду, то он – п… Обещаю сказать ему это». [640]
638
Лары (лат.) – по представлению древних римлян – боги, охранявшие дом и семью (подобно домовым в русской мифологии). Римляне верили, что, когда семья навсегда покидала жилище, Лары оставались в доме. Считалось, что Лары охраняли хозяев не только дома, но и во время путешествий, на войне, на полевых работах. (Прим. перев.)
639
Письмо к принцессе Матильде от 13 июня 1878 года.
640
Письмо к Эмилю Золя от 15 августа 1878 года.
В августе месяце с наступлением жары он, как обычно, вспоминает о женских соблазнах. И в эти минуты в его разгоряченном воображении всегда возникает образ г-жи Бренн. «Думаю, было бы очень приятно искупаться с вами в море, вдалеке от посторонних взглядов, – пишет он ей. – Отсюда – мечтания, поэтические картины, желания, сожаления и в конце грусть… Я представляю (так как вы купаетесь), представляю себе большую ванную со сводами, как у мавров, с бассейном посередине. Вы стоите на краю, одетая в большую рубашку из желтого шелка, и кончиком ноги пробуете воду. Паф! Рубашка упала, и мы плаваем рядом, недолго, поскольку в уголке стоит удобный диван, на который дорогая красавица ложится, и под шум воды… ваш Поликарп и его подруга проводят отличные четверть часа». Однако читает строгие проповеди о воздержании своему ученику Ги де Мопассану: «Вы жалуетесь на то, что женские зады скучны. От этого есть очень простое лекарство: забыть о них… Нужно – слышите, юноша? – нужно больше работать… Слишком много шлюх, слишком много гребли, слишком много упражнений! Вы рождены писать стихи – пишите же их! Все остальное – суета сует начиная с развлечений и здоровья. Зарубите это у себя на носу… Вам недостает принципов. Следует ли говорить, что они нужны. Спрашивается какие. Для художника есть только один – всем жертвовать ради Искусства. Он должен смотреть на жизнь, как на средство и не более того, и первое, от чего он должен отказаться, – от самого себя». [641]
641
Письмо от 15 августа 1878 года.
Относясь с презрением к материальным условностям, он страдает из-за того, что его книги плохо расходятся. Шарпантье не думает о новых тиражах, а роскошное издание «Святого Юлиана», намеченное на зиму, не принесет автору много денег… Чтобы сократить расходы, Комманвили вынуждены продать свою квартиру в Париже, надеясь на единственное пристанище – маленькую квартиру Флобера. «Кончено! – пишет он. – На двери вывешена надпись „продается“». [642] Он рассчитывает на то, что Аженор Барду сделает важный заказ Каролине, и надеется даже, что благодаря снисходительности министра сможет получить почетное и доходное место для Лапорта. Но для себя не просит ничего. Он, кажется, перестанет себя уважать, если согласится на другой заработок вместо того, который очень нерегулярно приносит литература. Его упорство в работе раздражает Эдмона де Гонкура, который помечает в своем «Дневнике»: «Его произведения становятся превосходными не из-за затраченного на них времени, как думает Флобер, а из-за лихорадки, которая трясет его, когда он пишет. Что значат какое-то повторение или небрежность синтаксиса, если произведение ново, если замысел оригинален, если то тут, то там появляется эпитет или фразеологический оборот, которые дают только ему одному сто страниц безупречной прозы особенного качества». Этот вопрос сотни раз волновал этих двух людей. Несмотря на аргументы Гонкура, Флобер с пеной у рта защищает необходимость совершенной формы, единственно способной обеспечить равновесие, красоту и непреходящую ценность произведения. Однако споры на этих дружеских обедах часто приобретают менее возвышенный характер. «Сегодня вечером разговор заходит о дурном запахе от ног, из носа, изо рта, в котором Флобер находит удовольствие и расцветает, – пишет Эдмон де Гонкур. – Флобер очень приятный товарищ, если лидирует, даже в том, что постоянно открывает и закрывает окно, чтобы первому схватить насморк. Его веселый детский смех заразителен, а в ежедневном общении он приятно любвеобилен». [643]
642
Письмо к Каролине от 10 сентября 1878 года.
643
Эдмон де Гонкур. «Дневник», 19 и 20 сентября 1878 года.