Хаджи
Шрифт:
Прежде чем доктор сумел добраться до руля, Гидеон распахнул дверь и пошел к шоссе.
– Иди трахать дохлую верблюдицу!
– орал хаджи Ибрагим, - трахай дохлую верб-людицу!
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть II. Рассеяние
Глава первая
1946 год
День, когда я оставил школу, был для меня днем большой печали, но таково было мое решение. Мне исполнилось десять лет, и я знал больше всех в классе, в том числе и господина Салми. Сначала он поручал мне читать суры из Корана, а сам садился сзади
Но на самом деле я решил бросить школу потому, что готовил себе место возле отца. Тогда я осмелился бы окончательно перейти из мира женщин и безопасной кухни в страшноватый мир мужчин. За этим переходом стоял замысел моей матери.
После окончания второй мировой войны дела в Палестине пошли совсем неважно. Моему отцу, уважаемому мухтару Табы, приходилось постоянно раздумывать. Радио и арабские газеты стали неистово антиеврейскими. Отец много раз говорил мне, что на на-ших людей легче действуют слова, чем идеи, а идеи больше, чем логика. В объяснении еврейской стороны дела он полагался на господина Гидеона Аша. Но после той ночи, ко-гда умер ребенок Рамизы, господин Гидеон Аш ни разу не показывался в Табе, так что отец остался наедине со своей точкой зрения.
Каждый вечер у нас в доме исполнялся ритуал. Камаль читал отцу арабские газеты. Хаджи Ибрагим усаживался в свое личное большое кресло, а Камаль - на длинную ска-мью, предназначенную для остальных членов семьи и не слишком важных гостей. Чтецом Камаль был неважным, отец терял терпение, и это было совсем плохо. Не зная какого-нибудь слова, Камаль начинал запинаться.
– Ты до того глуп, что не сумеешь обеими руками найти собственную задницу при полной луне, - частенько орал отец.
Но Камаль скорее съел бы милю ослиного навоза, чем спросил меня, как произно-сится какое-нибудь слово. Все это видела Агарь.
– Очень скоро отцу будешь читать ты, - обещала она.
Она стала соблазнять хаджи Ибрагима своими женскими чарами, и в самом деле че-рез несколько ночей он велел мне заменить Камаля в чтении. Это был главный день в мо-ей жизни.
Агари нетрудно было заполучить моего отца себе в спальню и отвлечь его от Рами-зы. Рамиза была в постоянном страхе. Она кусала губы и ногти и кралась, как побитая со-бака, когда вблизи появлялся отец. Она изо всех сил слушала, когда отец отдавал какое-нибудь приказание, вскакивала, чтобы принести ему трубку или еще что-нибудь, что он спрашивал, и с идиотской ухмылкой вручала ему, надеясь получить кивок в одобрение. Она яростно делала домашнюю работу, стараясь, чтобы на нее не накричали, и держалась за мою мать и Наду. При малейших признаках недовольства она убегала и принималась плакать. Она была слишком робка, чтобы ходить к деревенскому колодцу и самой об-щаться с женщинами.
Мы к ней относились как к слабоумной сестренке. Агарь перестала ревновать к ней и временами выказывала доброту. Отец продолжал ходить к Рамизе в спальню, но болта-ли, что он только хочет посмотреть на нее голую и заставить ее танцевать для него. Одна-жды я подслушал, как Агарь говорила ей, чтобы она притворялась, что наслаждается сек-сом; она ее наставляла насчет некоторых телодвижений и как стонать, будто она в экстазе.
Камаль был в бешенстве оттого, что я занял его место чтеца. Его способ реванша со-стоял в том, чтобы жениться и заиметь сына и таким образом утвердить себя в очереди наследников. Он женился на девушке из Табы, дочери шейха одного из кланов. Ее звали Фатима, и она была некрасива. Но держалась она приятно и была пухленькая, что так нра-вится многим арабским мужчинам. Хаджи Ибрагим дал за нее хороший калым. Свадьба была далеко не столь же грандиозна, как отца с Рамизой, но и Камаль не был сокровищем, так что они подходили
Фатима была из числа немногих женщин с диктаторскими наклонностями. Когда Камаль командовал ею, она подчинялась, но непременно сводила с ним счеты. Кажется, Камаль ее побаивался. Это было смешно, потому что Камаль становился все слабее в гла-зах отца.
Теперь, будучи свободен от школы, я мог тратить время на изучение деревенских книг и записей. Это дало мне власть над Камалем. Я притворялся, что нашел новые участ-ки земли, за которые не платили арендную плату. Говорю "притворялся", потому что и раньше знал о них. У меня был тайный договор с Камалем, что мы будем делить плату за эти участки. Камаль слишком боялся раскрыть хаджи Ибрагиму наш договор. Это остав-ляло мне возможность "натолкнуться" на новый участок, когда Агарь или я чего-нибудь от него хотели. Может быть, хаджи Ибрагим знал, из-за чего я его обманываю, потому что он определенно делал достаточно замечаний, что Фарук и Камаль искажают книги. Со всей искренностью должен сказать, что не чувствовал себя слишком плохо из-за этого, потому что деньги я отдавал маме.
Однажды вечером, как раз когда окончилась война, радио Дамаска донесло новость, что в Германии и Польше обнаружены лагери смерти. Адольф Гитлер и нацисты уничто-жили газом миллионы евреев. В следующие дни все газеты были полны разоблачений, и чуть ли не каждый вечер по радио сообщали об открытии еще одного лагеря смерти. Ра-дио Каира говорило, что Черчилль, Рузвельт и папа Римский уже во время войны знали о лагерях уничтожения, но хранили молчание и позволили нацистам убивать евреев, не вы-ражая протеста.
Для нас это была новость странная и шокирующая. Мы уже больше двадцати лет жили бок о бок с киббуцем Шемеш без каких-либо серьезных проблем, всего лишь с обычной неприязнью к евреям. Весть о лагерях смерти вызвала у жителей деревни стран-ную реакцию. Это было так, как будто их истинные чувства к евреям хранились где-то глубоко в пещере с заваленным входом. Скалу взорвали, и тысячи кровожадных летучих мышей вырвались наружу. Я даже не знал, что наши люди могут так радостно реагиро-вать.
Тогда я еще ходил в школу, и в Рамле происходили уличные торжества по поводу лагерей уничтожения, возглавляемые членами Мусульманского братства. Господин Салми читал нам суру за сурой, чтобы показать, что лагери смерти были исполнением пророче-ства Мохаммеда о Дне сожжения евреев. Все это было в Коране, доказывал господин Салми, Мохаммеду было волшебное видение от Аллаха, и это подтверждает главный пункт ислама: что станет с неверными.
По субботам дядя Фарук обычно произносил скучные проповеди о тех благах, кото-рые придут к благоверным с их смертью, или о жертвовании денег бедным, или наставле-ния для повседневной жизни. После известий о лагерях уничтожения он стал проповедо-вать из самых страшных сур и стихов - тех, в которых говорилось об уничтожении евреев. Мой отец, всегда авансом одобрявший дядины проповеди, почувствовав новые настрое-ния деревенских, позволил продолжать проповеди, суббота за субботой. Добродушные отношения с Шемешем внезапно сменились подозрением и напряженностью, каких я ни-когда не ощущал раньше.
Арабская пресса с торжеством сообщала о геноциде, но теперь она сделала полный поворот. Месяцами газеты печатали на первых страницах фотографии газовых камер и печей. И вдруг они заявили, что никакого геноцида не было, что все это - трюк сионистов, чтобы завоевать симпатии победоносных союзников. Теперь союзники позволят всем ев-реям Европы ехать в Палестину.
В первый раз я увидел, как мой народ сегодня верит одному, а завтра - противопо-ложному. Жители Табы быстро приняли воодушевляющую новость о сожжении евреев, и так же быстро они приняли на веру, что все это - сионистская выдумка.