Хаджи
Шрифт:
Я знаю! Ей поручено убить меня. Мне надо быть крайне осторожным.
Сердце его сильно забилось, едва не выскакивая из груди, когда он уловил движение за разделявшей комнату решеткой. Он едва мог видеть сквозь нее, но все же различил де-вушку на другой стороне. Одетая в тонкий прозрачный шифон, она неслышно двигалась по комнате, остановилась у изножья кровати и стала без всякого смущения раздеваться, снимая с себя одежды одну за другой с мучительной неторопливостью.
Когда ее платье упало к ногам, она перелезла к нему в кровать на четвереньках. Хаджи Ибрагим схватил ее, опрокинул навзничь,
Первую его атаку Урсула выдержала снисходительно. В следующий раз она была более долгой и не столь свирепой. Он расслабился во второй раз. Девушка лежала, при-жавшись к нему, и ее пальцы чертили маленькие кружки на его коже.
– Ты так великодушна, - сказал он наконец.
– Ты меня ненавидишь. Я неправильно делал любовь.
– Он сам удивился внезапному чувству виновности.
– Ты должен научиться позволять себя трогать, - сказала она.
– Я плохо делал это.
– Довольно. Познай прикосновение. Научись наслаждаться собственным спокойст-вием.
Хаджи Ибрагим несколько раз глубоко вздохнул. Все получалось одно к одному: долгая езда из Табы, очаровательный приезд в Дамаск, и эта райская ночь, дом Гидеона, луна над Голанскими высотами, танки, пушки, Таба... Таба... Таба... дорога в Иерусалим.
– Должен сознаться, что в первый раз за всю свою жизнь я слегка устал, - сказал он.
– Ну, может быть это и не совсем так, - ответила она.
Урсула села, открыла ящик столика у кровати, вынула маленькую украшенную дра-гоценностями коробочку, открыла ее, достала палочку гашиша и затолкала немножко в трубку.
Ага! Теперь, когда я ослабел, она даст мне гашиш, вымоченный в яде.
Прежде чем тревога овладела им, он увидел, как она зажгла трубку и сделала глубо-кую, жадную затяжку, а потом предложила трубку ему. Он улыбнулся, почти откровенно, собственной глупости. Когда он зажег трубку для второй затяжки, ее рука отвела ее.
– Он очень крепок, - предупредила она.
– Да, - сказал он, испытывая удовольствие, - да.
Комната поплыла, и аромат ладана стал застилать его сознание. Вокруг все стало ат-ласным. Прикосновение Урсулы стало казаться невероятным. Он никогда не знал такой изысканности. Она облизала его всего. Находившееся у него между ног, что он уже считал мертвым, начало оживать снова.
– Не двигайся, не хватай меня, - наставляла она.
– Прими.
– Я постараюсь, но ты сводишь меня с ума.
– Постарайся. Ты хороший.
– Постараюсь, - повторил он.
В полумраке она обмыла себя перед ним ароматным маслом, потом обмыла его. Скользнув на него, она снова призвала его к спокойствию. Он позволил завладеть собой. Урсула взяла инициативу и любила, любила, любила его, пока он мог сдерживать вулкан внутри себя. На этот раз она слилась с ним в восторге, заставляя его покоряться ей на крошечных остановках, пока вулкан не мог уже больше извергаться и самое блаженное из всех изнеможений не завладело им.
– Урсула, - прошептал он позже.
– Да?
– Зачем он привез меня сюда?
– Я не должна говорить.
– Ну, пожалуйста.
–
Ибрагим сел, туман мигом рассеялся.
– Но они мои кровные враги! Они и Кабиру кровные враги!
Хаджи Ибрагим бормотал в тревоге. Урсула снова вложила трубку ему в рот и за-жгла ее. Он глубоко затянулся и упал на подушки, и она была рядом с ним.
– Начну беспокоиться завтра, - сказал он.
Глава пятая
Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабир-эфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.
Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и по-душка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, поду-мал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.
Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.
"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.
Хвала Аллаху, повелителю миров,
Всемилостивейшему, участливому.
Владыке Судного Дня.
Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;
Веди нас прямой дорогой,
Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,
Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".
Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.
– Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось.
– Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.
Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.
– Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудес-ный ученик.
Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...
– Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.
– У тебя здесь тревожно на душе, не так ли?
– сказала она.
– Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.
– Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.
– В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?