Хаггопиана и другие рассказы
Шрифт:
Сейчас, вспоминая те события, я чувствую себя виноватым, что не стал спорить с Тернбуллом, намеревавшимся остаться в доме на ночь, чтобы нарисовать портрет нежелательного жильца, но он столь надменно относился к моим доводам, столь был уверен в своих теориях и принципах, что я не стал возражать. Так что мы втроем провели вечер, читая и куря перед камином, а когда наступили сумерки, лорд Мэрриотт и я собрались уходить.
А потом, когда на окружавшие сад дубы опустилась ночь, я вновь ощутил давящий гнет неведомых сил, рассеянных во внезапно потяжелевшем воздухе.
Возможно, лорд Мэрриотт тоже впервые это почувствовал, поскольку нежелание покидать дом у него вдруг пропало; напротив, он сразу же заторопился,
В «Приюте Путника», где дела шли довольно средне, мы тщательно осмотрели наши комнаты, прежде чем в них устроиться. До десяти вечера мы играли в карты, но мысли наши были не об игре. Чуть позже половины одиннадцатого Мэрриотт позвонил Тернбуллу, чтобы спросить, все ли у него хорошо. Он вернулся от телефона, ворча, что Тернбулл совершенно неблагодарная личность. Он даже не сказал лорду Мэрриотту спасибо за заботу. Ему требовалось полное уединение, без каких-либо контактов с внешним миром, и он жаловался, что теперь ему потребуется больше часа, чтобы войти в транс. После этого он мог начать рисовать почти сразу, или посреди ночи, или эксперимент мог вообще не удаться. Все зависело от обстоятельств, и бесполезные помехи отнюдь не способствовали успеху.
Мы оставили его в кресле перед горящим в камине огнем. На столе рядом с ним расположились бутылка вина, тарелка с бутербродами, блокнот и карандаши. Стол этот он намеревался поставить прямо перед собой, прежде чем заснуть, или, как он говорил, «войти в транс». А пока что он сидел в одиночестве в огромном старом доме…
Прежде чем лечь спать, мы приготовили легкий ужин из бутербродов с курицей, хотя ни у кого из нас не было особого аппетита. Не знаю, как Мэрриот, но что касается меня, то я не мог заснуть до рассвета…
Утром мой титулованный друг уже стоял возле моей двери, когда я только умывался. Вид у него был необычно оживленный, но я чувствовал, что ему не терпится вернуться в старый дом, не только из желания узнать результат эксперимента Тернбулла, но и потому, что больше всего его сейчас волновало, не случилось ли с тем что-нибудь плохое. Как и у меня, его дурные предчувствия по поводу таинственного обитателя дома за ночь лишь усилились, и сейчас его могло успокоить только одно, — если бы медиум оказался цел и невредим.
Но что в доме могло ему повредить? Опять-таки, все тот же вопрос.
Ночью сильно подморозило, впервые за сезон; живые изгороди и коньки крыш побелели от снега. И на полпути через лес, на длинной, усыпанной гравием дороге, ведшей в сторону дома, случилось ужасное! Свернув в сторону, лорд Мэрриот выругался, нажал на тормоза, и машина со скрежетом остановилась. Посреди дороги лежала неподвижная фигура, белая с серым и… ужасающе красным.
Это был Тернбулл, замерзший, в луже собственной заледеневшей крови. Руки и ноги его были вывернуты в смертельной агонии, остекленевшие глаза в ужасе уставились на то, что лорд Мэрриотт и я вряд ли могли себе представить. Тысячи круглых отверстий диаметром примерно в полдюйма усеивали его тело, лицо, руки и ноги, словно он стал жертвой некоего вооруженного дрелью маньяка! На покрытой инеем траве точно такие же отверстия вместе с отпечатками бегущих ног Тернбулла образовывали след, ведший от дома к этому месту.
Несмотря на все мои протесты, бледный и дрожащий от пережитого потрясения лорд Мэрриотт все же сумел проехать остаток пути до дома. Мы вышли из машины, и он вошел в распахнутую настежь дверь. Я остался снаружи, судорожно сжимая руки и онемев от ужаса.
Примерно через минуту он, спотыкаясь, подошел к двери. В руке он держал листок из блокнота Тернбулла. Прежде чем я успел отвести взгляд,
— Смотри! Смотри!
Я увидел нечто шарообразное, черное, волосатое и красноглазое — тарантула, летучую мышь, дракона, — членистые ноги которого заканчивались острыми хитиновыми когтями. Всего лишь один взгляд, без каких-либо запоминающихся деталей, и все же…
— Нет! — закричал я, закрыв лицо руками, повернулся и бросился бежать по дорожке. — Не показывай, дурак! Я не хочу знать! Не хочу знать!
Проклятие золотых стражей
Действие моей трилогии «Изначальная земля» происходит в забытые доисторические времена, когда Мать-Природа еще не решила, какими способностями человеку следует обладать, а какими не следует — времена чародеев и странных существ! Полуварвар Тарра Хаш — бродяга-хроссак, склонный к приключениям степняк, чьи странствия забрасывают его в самые разные уголки Изначальной земли. В те древние времена наша Земля была намного ближе к эре Ктулху; факты о Его существовании еще не считались чем-то эзотерическим, и некоторые темные маги той эпохи усердно изучали Его и легенды о Нем, особенно в поисках бессмертия. Они даже построили храмы Ктулху и других созданий из Его круга, некоторые из которых оказались затеряны, подобно гробницам фараонов в намного более поздние времена. В «Проклятии золотых стражей» Тарра Хаш наталкивается именно на такое место, а затем встречается с теми, кто его охраняет. Рассказы об Изначальной земле были написаны в начале 1980-х годов, этот же рассказ — в феврале 1984-го. Впервые он был опубликован в издательстве У. Пола Гэнли «Вейрдбук Пресс», в первом томе «Полного собрания историй о Хаше» (1991) вместе с пятью другими рассказами.
Исхудавший до предела и обгоревший почти дочерна под лучами безжалостного солнца, Тарра Хаш вышел из Безымянной пустыни к серым и зловещим подножиям гор, которые словно насмехались над его когда-то точным чувством направления, пострадавшим от лишений и песчаной слепоты. Ибо окутанные туманом вершины над подножиями могли быть лишь южной оконечностью гор Лохми, и это означало, что хроссак шел на восток, слегка отклоняясь к северу, а не к юго-востоку, в сторону своих любимых и давно брошенных степей.
Другой, возможно, выругался бы при виде возвышающихся вдали в бледном предутреннем свете каменных шпилей, но Тарра Хаш был настоящим хроссаком, несмотря на всю свою страсть к путешествиям, и не собирался оплакивать собственную судьбу. Чем тратить зря силы, куда разумнее было оценить ситуацию и заново решить, что делать дальше. В самом деле, может, оно и к лучшему, что он сбился с пути, поскольку здесь, по крайней мере, имелась вода, и в немалом количестве, если слух его не обманывал. Ведь он слышал именно шум водопада? И ему точно не почудилось, что его иссохшие ноздри ощутили в воздухе влагу и свежесть, столь же сладкие, как дыхание его собственной матери, и нисколько не похожие на сухие и едкие испарения пустыни.
Да, вода! Тарра облизнул пересохшие губы.
Более того, там, где есть вода, есть и животные, которые ее пьют, рыбы, которые в ней плавают, и лягушки, которые квакают в кустах по ее берегам; есть и птицы, которые ловят как лягушек, так и рыбу. Но даже если подобные мысли и вызвали улыбку на изможденном лице хроссака, другие соображения тут же заставили его нахмуриться. В своем воображении он рисовал не менее чем оазис, а ни один оазис не обходился без законных (или зачастую не вполне законных) хозяев и защитников — вероятно, горцев, хорошо известных своим диким нравом, или бродяг-полиглотов из пустыни, обосновавшихся на земле, наверняка казавшейся им изобильной.