Хаидэ
Шрифт:
— Сидели тут. А там кони. Потом двинулись к горам. Лошадей вели следом. Убог вел. Ахатта шла впереди, думаю так. Тут стояли, долго. А вот еще следы, смотри, как примята трава — совсем отдельно.
Говоря, шла от костра, все ближе к нависшим черным склонам. И остановилась, запрокидывая голову и рассматривая пустые уступы, освещенные солнцем. На неровных великанских ступенях кое-где торчали, сгибаясь вниз, кусты, и даже небольшие деревца росли из расщелин. Техути шел следом, ведя в поводу коней, и смотрел на княгиню с растущим опасливым изумлением. На разгоревшемся женском лице расцветала пятнистым румянцем решительная надежда. А серые с черным горы смотрели на них сверху, казалось, мрачно ухмыляясь.
Чему
— Жди тут.
Побежала к узкой тропке, что начиналась в осыпи камней и, карабкаясь, полезла наверх, к узкому длинному выступу под серединой склона. Техути замер, провожая ее глазами, рука сама полезла к глубину сумки и найдя, сжала колючую подвеску.
«Онторо! Все ли идет так, как надо? Мне не нравится эта решительность. Ты не забыла — она не просто баба, она сильна».
— Жди, — пропела птица, порхнув над ухом и Техути, вздрогнув, резко вынул руку из сумки.
Стал ждать.
В пещере Исмы Видящий невидимое лежал, прижимаясь животом к спине спящей Ахатты, дышал в смуглую шею, и, плавая в дремоте, неустанно запускал холеные руки в ее сновидения, выуживал что-то, подталкивал, поворачивая сон в нужную сторону. Замирая, слушал, и мысленно раскладывал найденное и пойманное перед глазами, составляя картинки. Как ни силен был его дар, Видящий не мог читать мысли, да и невозможно раскрыть голову человека как свиток, водя пальцем по ровным столбцам и строкам. Месиво красок и образов, радость, переходящая в отчаяние, надежды и провалы, и наплывающие поверх новые картинки, непонятно откуда пришедшие. Некоторые он узнавал, над другими замирал в раздумьях, третьи, вздохнув, откладывал в сторону — пусть ждут, когда придет еще что-то и встанет рядом, объясняя. Были еще вещи, которые знал не он, а знали его братья за морями, которые вели голову черного великана. Но чтоб соединить знания в общую картину, нужно было послать свои сны, сотканные из снов спящей женщины туда, на остров Невозвращения. И это были сны, да еще сведения, которыми обладали оба гнезда. Но между размытыми, требующими толкования снами и знаниями зияли огромные дыры, которые нечем было заткнуть. Помощница Онторо знала то, что знал Техути. Техути знал то, что видел, и что рассказывала княгиня. Видящий невидимое знал то, что случилось с Ахаттой в сердце горы когда-то, и что произошло недавно, знал тоже. Но что было с ней в промежутках — могло всплыть лишь в перемешанных снах, которые нужно как следует понять.
Сейчас он не видел ничего, кроме ее стремительного бега в гнилые болота, да личика мертвого ребенка, которого она не убивала, но страшилась, что яд стал сильнее и убил его сам. Да еще, когда перед спящими глазами жреца снежная земля с будыльями сухих трав сливалась в сплошную пелену, вдруг проплывала фигура Исмы, шел, держа в руке боевой топорик тойров, подходил все ближе и ближе, и вдруг сверкали на скуластом лице синие глаза неума. Вместе со спящей Ахаттой, слабея от изумления и счастья, Видящий вскрикивал, обрываясь в другую картинку сна. Снова мертвеющее лицо маленького князя и снова скачка по степи со свертком, прижатым к груди.
«Умер умер он умер убила умер нет нет не могла сестра прости убей но я не… Ис-ма! Исма!!! Люб мой, синие твои глаза… Исма? Спой мне мою песню ту самую, что пел. Нет, нельзя чтоб умер! Я — не — хо — чу…»
Видящий стонал, когда стонала Ахатта, прижимаясь к ней, дрожал, скользя потным лицом по горячей шее. И, падая в новую пропасть, резко открыл глаза, когда в деревянную дверь мерно и сильно стукнуло железо.
Над постелью всплыло белое лицо Пастуха. Брезгливо
— К нам гости, Видящий. Если ты что-то узнал, самое время сплести общий узор.
Садясь, жрец вытер мокрое лицо дрожащей рукой.
— Узнал. Но все смутно.
— На то ты и жрец, мой брат. Она не проснется?
— Нет. Еще нет.
— Пойдем.
Они вышли, заперев за собой дверь, и двинулись по извилистым коридорам. На ходу раздавая милостивые прикосновения, Пастух говорил Видящему:
— Она не медлит. Явилась быстро. С ней — темный, обращен недавно. Пока она там, на склоне, роет ногтями землю, разыскивая вход, мы должны решить, когда пустить ее. И пускать ли. Будем говорить с дальними братьями.
— Разве она не нужна нам, мой жрец, мой Пастух?
— Все они пригодятся. Но думай сам — с ее силой справляться нам. И наш горм в опасности. Тем за морем, хорошо раскидывать лишь умом, а руки и топоры будут наши. А мы плели сети для Ахатты и ее бога.
— Что может сделать женщина. Если она одна?
Но сказав это, Видящий тут же остановился и, падая на колено, запрокинул голову, униженно прося прощения. Толстый палец Пастуха нехотя коснулся горла, подставленного жрецом, будто он простой тойр.
— Ты устал. Иначе не открывал бы рот для глупостей.
В двух гнездах, страшно далеких друг от друга, но соединенных через полмира общими целями и общей добычей, шестерки жрецов сидели, сплетя пальцы и, прикрыв глаза, видели общий сон, плавно усиливая напряжение, чтоб сложить месиво картинок в одну большую мозаику. Это было похоже на безмолвное заунывное пение, в котором вел один голос, стихал, отступая, и на его месте воцарялся другой, а там и третий вносил свои ноты. Плелись голоса на фоне двух главных, которые выпевали мелодию, выстраивая ее по ходу, стараясь каждый следующий звук спеть единственно верно. Так же верно, как вплести новые нити в странный и страшный узор на ковре, не обессилив его, а делая еще ярче и сильнее. Два главных голоса принадлежали сновидцам. Они передавали, добавляли, вплетали и складывали. Чтоб с этого мига знания стали общими для обоих гнезд.
— Светлая женщина остается одна. Одна-одна-одннн… на… без любви. Без мужчины. Без людей и поддержки.
— Она еще сильна. Решительна, упорна и — радостна. Вы забираете ее?
— Пусть рожает темных — вам, повелители тойров. Сумеет ли добраться к нам через моря и пустыни? Не почерпнет ли в пути новых сил? Сил. Нельзя. Если ослабнет совсем надо пересоздать ее, там, где она сейчас…Если ослабнет совсем — не сумеет отправиться в путь. Невелик выбор, невелик.
— Невелик. Пусть темный еще постарается. Если она остается, пусть станет червем под подошвой.
— Темному будет нашептано. Ближняя судьба светлой княгини решена.
Белое лицо Видящего невидимое чуть нахмурилось, и он кивнул, принимая посланное решение. Княгиня останется тут, в степях у Паучьих гор. Но внутрь не попадет, пусть ее темный возлюбленный еще потрудится над ней. Сны Ахатты утвердили Видящего в том, что силы в княгине еще через край.
В сердце мягко цветущего сада на острове Невозвращения жрец Удовольствий слегка раскачивался, сжимая пальцы жреца-Рыбака и жреца Садовника. Пастух напротив еле заметно кивал, посылая мысли в кончики пальцев и те пробегали мурашками, через кожу замерших жрецов, напитываясь их мыслями и мелкими подробностями, втекали под ногти жреца Удовольствий. Внезапно тот открыл глаза и мысленное пение прекратилось, будто упало, сбитое палкой. Пастух поднял тяжелые веки, уставил на ослушника неподвижный взгляд. Тот разлепил сухие губы и, не отпуская пальцев мучительно спящих жрецов, проговорил для Пастуха: