Хаидэ

Блонди Елена

Мератос с тоской глянула на медленно краснеющее солнце. Вот бы сейчас прибежал от деревни вестник. Улыбаясь, она пройдет по деревне, мимо хибар и навесов, через вонь гарума. Не посмотрит на Грита, когда он кинется ей в ноги, умоляя замолвить князю словечко. Нет, посмотрит. Плюнет в его волосатую рожу. Пнет ногой в живот, попадая прям в корень. Пусть орет, прыгая.

Но от деревни никто не шел, и, вздохнув, Мератос опустила голову. Привычно стараясь не глядеть на предметы, побрела по мосткам.

Когда от чанов раздался крик,

возвещающий конец работы, она прижала к боку пустую корзину и, скидывая с волос покрывало, огляделась. Женщины устало брели в сторону хижин. Некоторые по дороге сбрасывали тряпье, заходили в море, туда, где мелкая вода доставала до колен, падали с шумными стонами. Выйдя, шли дальше, медленно одеваясь на ходу. А она все еще стояла, вдруг испугавшись, что вернется, а там — ничего для нее не изменилось. А вдруг… вдруг это княгиня, вернулась обратно к мужу, и уговорила его простить свою глупую рабыню, у которой всей вины — любовь к высокому господину? Она добрая, княгиня Хаидэ. Так и есть! Разве она позволит, чтоб ее Мератос, которая чесала и убирала ей волосы, которой она дарила свои платья, была тут, валялась под вонючим Гритом!

И Мератос заторопилась вслед остальным, уже почти уверенная в том, что вестники привезли приказ княгини. На ходу быстро ополоснула лицо, шлепая сандалиями по тихой вечерней воде, рукой пригладила короткие волосы. Почти побежала, обгоняя последних женщин уже на входе в деревню. И двинулась сразу к костру, откуда доносились мужские возгласы и смех. Женщины, понурив головы, уходили в другую сторону, там варилась рыбная похлебка в большом котле рядом с длинным общим навесом, под которым рядами лежали старые циновки.

Идя к мужскому костру, Мератос огладила заскорузлыми руками хитон на боках и, поправив его на груди, открыла плечи, скидывая завязки пониже. Пусть видят, какая она. Выскочила на свет и застыла, забыв опустить руки.

Грит осклабился, показывая черные дыры на месте выбитых в драках зубов. Ловчее усадив на коленях насмерть перепуганную девочку с белым лицом, повернул ее, дернув намотанные на руку темные блестящие косы.

— Видишь, Рата, у меня теперь новая жена! Смотри, белые ручки-то, нежные. И волосы. Иди к бабам, Рата.

— Зачем к бабам! — закричал хмельной солдат, плеская вином из косо опущенной плошки, — с нами хорошо, а, кобылка?

— Ты сперва кинь кости, Кетей, может, она моя сегодня будет! — второй махнул здоровой лапищей, подзывая к себе Мератос.

Грит нахмурился, обхватив новую женщину, подмял ее, чтоб видеть мужчин у костра поверх ее плеча.

— Никто не возьмет бабу, без меня! У тебя есть вино, Кетей, дашь мне мех и получай кобылу до утра.

— Даю пять лепешек, Грит, — заревел третий, проснувшись, — а, а? С медом, брат. Накормишь свою молодую.

Мантиус встал, подбирая подол, чтоб не запачкать сажей, сказал внушительно и строго:

— Никто ее не возьмет. Пейте и ешьте, во славу Аполлона и Диониса,

а женщина идет спать. Утром ей надо работать. Иди, Рата, иди к женщинам, тебя никто не тронет. Ну!

Но Мератос стояла, не отводя глаз от Грита. К женщинам. Как же идти к ним? Все там ее ненавидят! За то, что сразу нашла себе лучшее место, что смеялась над ними, и сразу уходя к мужскому костру, садилась на колени к Гриту, хлебая с ним вино, распевала мужские песни. Да она к утру и глаз не откроет от синяков, бабы забудут про усталость, наверное, уже ждут ее под навесом, наматывая на кулаки тряпье.

— Грит… я ведь твоя жена, Грит, я ведь люблю тебя, ты мой ведь мужчина!

Валясь на колени под пьяные крики разгоряченных мужчин, сложила на груди руки:

— Она не умеет, Грит! Я, я все делаю, а она что, чисто суслик, трусится и плачет. Вспомни, Грит, я сладко я умею любиться.

— О-о-о! — заорал Кетей, пытаясь обойти Мантиуса, — мне сладкую! Рата, скидывай одежу! Покажи, чего ты там Гриту делала!

— А то не знаешь! — Грит захохотал, хватая сидящую на коленях девочку за грудь, — ты ж брал ее, семь разов брал, я считал.

— То другое. Она не хотела. А сейчас постарается. Правда же, Рата?

Грит, натягивая блестящие волосы в кулаке, запрокинул лицо девочки к своему:

— Хочешь медовой лепешки? Грит не обижает своих жен, маленький суслик, никогда. Теперь ты жена Грита, и ничего не бойся. Меня только бойся.

Хохоча, мотнул рукой, чтоб пленница кивнула.

— Хочет! Меня хочет и лепешку хочет. Санга, тащи лепешки и забирай рыжую. До утра. Кетей, вино давай, получишь ее завтра, к ночи, когда вернется с озера.

Под плач девочки и вопли мужчин Мератос повернулась, побежала в темноту, мелькая локтями и спотыкаясь о подол. Через злые слезы свет костра у дальнего навеса двоился, расплываясь острыми лучами. Слыша за спиной тяжелый топот, вильнула, сворачивая в сторону, побежала по колючим куртинкам, устилающим песок.

Мантиус не позволит ее наказать. Она работает, как все. Надо только схорониться в ночи, чтоб Санга не нашел ее. И Кетей. Утром Санга уедет обратно в полис. А Кетей — пьянь, он не защитит ее от женщин. Нужен кто-то другой. А кто, кроме Грита?

Она всхлипнула. Падая на колени, нырнула в заросли лоха, проползла между корявых стволов и замерла в ямке среди корней. Поодаль топали шаги, и наконец, выругавшись, мужчина пошел к костру, где его встретил взрыв хохота и насмешек.

Ночной ветерок забирался под корни, трогал мокрую щеку Мератос, поглаживал мягкими лапками, и доносил каждое слово, сказанное у костра. Задавив рыдания, Мератос услышала имя Теренция. Осторожно повернулась, чтоб не упустить ничего из разговора мужчин.

— Ты, Грит, особо не прыгай, а. Хозяин наш Теренций далеко, но все про деревню знает. Вот и сейчас, вишь, прислал нас не в срок. Это ж не за тем, чтоб привезти тебе новую бабу.