Хан с лицом странника
Шрифт:
— Ох, трудная! Одни разбойники шастают по ней, — не удержался от того, чтоб опять не вставить слово Шигали-хан. Но Кучум бросил на него мрачный взгляд и тот так и застыл с открытым ртом.
— Да. Дорога трудная. Могли и сгинуть где. Все возможно. Так что поручаем тебе, визирь, разыскать того Сейдяка и постараться привезти его в Кашлык. Так-то оно спокойней будет. Всем нам. — Кучум первым поднялся, давая понять, что совет окончен.
Низко кланяясь и пятясь спиной, удалился Шигали-хан. За ним, смущаясь от собственной неуклюжести, вышел Дусай, легко прошмыгнул Айдар, кивнув чернявой головой. Один Карача-бек стоял неподвижно.
— Что еще хочешь сказать? — голос
— Разрешения спросить хочу у хана…
— Говори.
— Жену хочу забрать из Кашлыка в свой улус. Родила она. Хан, верно, знает. Тяжело ей здесь. Дома спокойней будет.
Казалось, Кучум колебался какое-то время и сейчас ответит согласием. Но он, по-бычьи наклонив голову, тряхнув ею и выдохнул:
— Нет! О том не проси. Не знаю, как ей, а мне спокойнее будет, когда жена моего умного визиря рядом живет. И не спорь зря.
Горестно вздохнув, Карача-бек повернулся, пошел к выходу, но услышал уже на пороге.
— Совсем забыл. Возьми-ка с собой Соуз-хана. Пусть жир свой растрясет. Вместе вам веселей будет. Не потеряетесь. Жду обратно до первого снега. С купцами и Сейдяком. А жена… Ничего, привыкнет…
Поздним вечером Кучум, не замеченный охраной, вышел из городка и спустился по деревянным ступеням к реке, нашел лодку, сел и оттолкнулся от берега. Вода обняла легкую лодочку, понесла по быстрому течению, увлекая в сторону от крутизны. Он, встав на одно колено, быстро выправил ее и мощными взмахами весел направил к противоположному берегу, где паслись конские табуны и доносился звук одинокого бубенчика. Там бродил его единственный и верный друг Тай, на которого не садился он с тех самых пор, как коня ранили в последнем бою. Пастухи давно предлагали пустить его на махан, но Кучум даже слышать не хотел об этом. Теперь Тай пасся в общем стаде и он лишь иногда навещал его, проведывал. Он ездил к коню, как ездят в гости к близким людям, чтобы справиться о здоровье.
Лодка ткнулась в илистый берег, и Кучум ухватился рукой за ветки тальника, подтянув ее к берегу, спрыгнул в воду и вытащил наверх, перевернул, дал стечь воде и, проваливаясь по щиколотку в жидкую грязь, побрел на высокий косогор, откуда слышались негромкие голоса пастухов. Увидев хана, они привстали, поклонились, но он лишь махнул рукой и молча пошел к едва различимому в вечерних сумерках табуну. Пройдя около сотни шагов, остановился и призывно свистнул несколько раз. Прислушался. В ответ через какое-то время раздалось громкое ржание, и от общей массы отделился белый красавец жеребец, который ходкой рысью помчался к нему. Он ткнулся мокрыми губами ему в лицо и, тяжело дыша, повернулся боком, подставляя свое большое тело под седло.
— Успокойся, красавец мой, не сяду я на тебя, теперь ты вольный конь и ни шпоры, ни плеть не коснуться твоих боков.
Кучум говорил Таю такие слова, которые, может быть, никогда в жизни не сказал ни одному человеку, а конь слушал, слизывал с руки хозяина принесенные кусочки лепешки и неторопливо кивал головою, словно соглашаясь со всем сказанным. Он не понимал, за что хозяин прогнал его от себя и уже не садится верхом. Давно зажила передняя нога, куда угодило копье, и лишь тупая боль изредка заставляла поднимать ее и останавливаться на полном скаку, отставать от несущегося по лугу табуна. Но уже не другой день боль уходила и он опять был свеж и силен, готовый скакать без устали. Тай каждый день с надеждой поглядывал в сторону городка, ожидая, когда появится хозяин и позовет к себе. И не было большей радости, чем бежать на призывный свист, слушать тихие, грустные слова, понимая, что он устал и пришел к нему поделиться
Тай отбежал на несколько шагов в сторону и начал рыть копытом землю, показывая, что больная нога послушна ему и не подведет. Он бросал комья земли себе на спину, стряхивал их, взмахивал длинным, достающим до земли, хвостом, опять подходил к хозяину и проводил языком по его ладони, ожидая найти новое угощение. А Кучум касался его глаз, ушей, шелковистой гривы и невольные воспоминания приходили и, как сладкий сок весенней травы, просились наружу, выходили словами, обращенными к любимому коню.
— Пошли, Тай, погуляем. Не скоро теперь приду к тебе. Ты уж не грусти тут один.
И они шли, как два старых друга, по упругому ковру жестких сибирских трав, увядших в жаркие летние дни, побитых конскими копытами, подрытых подземными кротами. Они шли по полю — человек и конь, и гигантская чаша темнеющего неба, накрывая их сверху, отделяла от остального мира.
О совершенстве основ государства
Идеал государя является следующим: он должен быть высокого рода, со счастливой судьбой, обладающий умом и положительными качествами, обращающий внимание на советы старых и опытных людей; справедливым, правдивым, не изменяющим своему слову; благодарным и щедрым; В высшей степени энергичным, не имеющим обыкновения медлить, господином своих вассалов, с сильной волей, не имеющий в своем окружении лиц, негодных и охотно принимающий наставления — качества, которыми он привлекает к себе людей.
Он должен обладать любознательностью, способностью учиться, воспринимать, удерживать в памяти, познавать, размышлять по поводу познанного, отвергать негодное и проникать в истину — вот качества ума, которые должны быть свойственны ему.
Из древнего восточного манускрипта
ОБРЕТЕНИЕ ВЛАСТИ
Иван Васильевич сидел на высоком крыльце своих палат в Александровской слободе и слушал неторопливый доклад князя Бельского о битве рязанцев с крымским ханом Девлет-Гиреем.
— И обошел он наши заставы ночью тайно, оставил в неведенье воевод наших Шеина и Шереметьева и вышел к Переяславлю-Рязанскому и обложил его. Бились рязанцы с ним три дня кряду, пока не подошли полки воеводы Михаила Ивановича Воротынского и не прогнали. Бежали крымцы, не приняв боя, и оставили город не пограбленным…
— Как же так воеводы наши не прознали о набеге? — Иван Васильевич рассматривал как по лавке пробирается черный муравей, удерживая в своих цепких лапках небольшую травинку. Он преградил ему путь пальцем и тот, ткнувшись в него, побежал в другую сторону, добравшись до края лавки, остановился, глянул вниз и развернулся, не выпуская травинку. Но вскоре понял, что сбился с пути и вновь, уткнувшись в царский палец, начал взбираться по нему, беспрестанно поводя своей продолговатой головкой. Иван Васильевич приподнял руку и стряхнул муравья на пол.
— Ишь, чего захотел! Через меня перебраться! Не выйдет…
— Чего? — не понял Богдан Бельский
— Да это я не тебе. Почему, спрашиваю, воеводы наши Гирея пропустили? Перепились, что ли?
— Послали за ними, ведено прибыть.
— А кто у нас на Рязани воевода?
— Князь Пронский, второй год поставлен как.
— Молодец князь, что удержал город. Отправьте за ним тоже.
Бельский приподнялся, обдумывая, сказать ли ему о главном и, решившись, зная, что царю так или иначе станет известно, добавил: