Ханидо и Халерха
Шрифт:
А потом у Ниникая побывало больше половины мужиков стойбища. И никто пустым от него не вернулся. Люди подозревали, конечно, что чукча таким образом пытается закрепиться на новых, чужих местах. Но это уж было его делом, а из стойбищенских людей никто на этот раз не ушел в тот мир.
Но вот три снега назад случилось самое страшное. На оленей напала черная гибель. Зима, как на грех, затянулась, и рыба решила поспать до лучших времен — не пошла ни на какую приманку. Бесполезно было идти к богачам, а к Ниникаю — стыдно. Люди начали пухнуть и болеть. Только Нявал со своим сыном отправился к Тинальгину, жаднейшему богачу,
В эту голодовку и после нее случилось многое необъяснимого. Семья Нявала, кочевавшая в одиночестве, вдруг покинула родные места и отправилась далеко к побережью моря. По слухам, Нявал решил пожить более добычливой жизнью: там, говорят, много зверья, а людей — мало. Но как только они укочевали, в стойбище появились первые сваты: Халерха к этому времени из красивой девчонки превратилась в невесту-красавицу. Понятно, первым сватам Халерха отказала решительно. Но это ничуть не смутило других — сватовство только усилилось. Время, однако, шло, а ни Ханидо, ни отец его не возвращались…
Все эти события прошлых Встречневых лун, как и другие, не примеченные простыми людьми, вконец перепутались к молодой Встречневой луне 1915 года.
Да так перепутались, что люди уже не знали, о чем следует больше думать — об этих событиях или о судьбе своих желудков.
Из Среднеколымска прямо в стойбище примчался Куриль. Его долго не было здесь — больше луны. Примчался он на себя не похожим — всклокоченным, будто важную и степенную сову до смерти напугали среди белого дня, когда она ничего не видит. Куриль едва заскочил к Пураме и тут же улетел в тундру.
Стало известно немногое. Русский царь наградил голову серебряной деньгой-амулетом — за хорошую службу; исправник приказал всем шаманам не мутить народ и угрожал им; сам Куриль уехал искать Нявала, а зачем он нужен ему — не сказал.
Халерха была девушкой потомственно белокожей. Ее предками были ламуты.
В роду хододил ламутская кровь, однако, настолько объюкагирилась, что люди этого рода, жившие среди индигирских ламутов, лишь понимали местную речь, но разговаривать не умели — языки не поворачивались как надо. Самая чистая белизна кожи да маленький рост — вот и все, что сохранили от ламутов потомки. Халерха не была слишком уж маленькой, но зато кожа ее оказалась такой белой и такой нежной, что юкагирке позавидовали бы и русские женщины.
Белизна аккуратного, кругленького лица Халерхи оживлялась и легким румянцем щек, и угольной чернотой волос, и блеском таких же черных, как и волосы, глаз. А глаза у нее были особенные. В них как будто навсегда замерло детское удивление. На кого Халерха ни смотрела бы — на знакомого с самых пеленок сородича, на сварливую старушонку или на незнакомого парня, — глаза ее словно вмиг замечали что-то особенное, неотразимое в человеке. Она никогда не прятала взгляда, не любопытствовала исподтишка — и потому многим казалась слишком смелой, самоуверенной. Только позже, когда она стала настоящей невестой, ее волнение начало выдавать биение сердца — груди вздрагивали под тугим передником. И как же обидно, как тяжело было выслушивать женихам слова отказа, испытывая на себе этот открытый, полный удивления взгляд, за которым, конечно, таилось смятение чувств белокожей красавицы.
А переживать смятение чувств
И какой был это народ! Жители стойбища с приездом каждого нового молодца все сильней удивлялись и опечаливались. Упряжки будто выскакивали из какого-то иного, нездешнего мира, где живут молодые богатыри-красавцы и спокойно здравствуют пожилые, знать не знавшие ни о голоде, ни о холодных пологах, ни о болезнях. И люди эти вот-вот увезут Халерху в тот красивый и беспечальный мир. Вторыми приехали индигирский богач Идукин и его сын. Парень был рослым, статным и таким красивым, что в него могли бы влюбиться даже мужчины.
Правда, по слухам, парень не отличался умом. А пока они возвращались ни с чем на свою Индигирку, средний сын Тинальгина взял да и разделил стадо отца надвое и погнал половину его к стойбищу: уж с таким-то калымом свататься можно… Старик Тинальгин чуть не разорвал на себе кухлянку, узнав об этом, — разве есть на свете женщина, стоящая такого калыма!.. Он бросился вслед за сыном, но тот уже гнал стадо обратно. Позже, однако, скупой богач все же заглянул в тордох Хулархи и пробыл в нем очень и очень долго…
Хедя Востриков примчался с нижней Колымы на собаках. В упряжке — двенадцать одномастных кобелей, и каждый кобель — ростом с теленка. Но куда ему, русскому колымчанину, состязаться с более родственными Халерхе женихами, хотя парень-то он был что надо!.. За ним начали появляться ламуты — высокие, сильные, ловкие, с острыми, тонкими чертами лица и разодетые так богато и так красиво, что многие жители стойбища лишь головы высовывали из тордохов, боясь показаться в своих облезлых шубах.
Да что ламуты! Перед прошлой весной на огромной упряжке пятнистых оленей приехал могучий богатырь — сын известного чукотского короля Армаургина.
Слух о красавице Халерхе распространялся все дальше и дальше. Но и ближние не успокоились. Бывали дни, когда в стойбище с разных сторон приезжали самые разные люди: на одной нарте степенно сидит юкагир-вдовец — может быть, невеста хочет такого мужа; на другой рядом с каюром женщина-чукчанка — это мать отвергнутого жениха, она своими глазами хочет увидеть диковинную невесту, а может, и уговорить ее; на третьей — разукрашенной еловыми ветками, бляхами, ременными кистями, цветными шнурами — молодой ламут-жених.
Извечно строгие к одежде и украшениям, юкагиры не успевали поражаться разнообразию, пестроте и богатству жениховских нарядов. Меха самых разных зверей, бисер, шитье, резные украшения из мамонтовых клыков, кованные из меди, серебра, а то и из золота — все это мелькало на молодых красавцах, как в сказке.
Люди уже и не знали, какие чудеса им еще придется увидеть. Но они начали понимать, что все это бесконечно не может тянуться. Проснется однажды стойбище, а Халерхи нет. Правда, отец Халерхи хоть и болен, но тверд, как старый олений рог, — не хочет он, чтобы дочь его выходила замуж. Однако кто ж его знает — возьмет да и скажет: "Ну, дочь, многих ты видела женихов. А теперь призови, который пришелся по сердцу…" Дремуч и темен больной старик, но ведь за время болезни бог, может быть, умудрил его?..