Ханидо и Халерха
Шрифт:
А что было Курилю делать? Что сказать и кому сказать? За что взяться?..
Впрочем, он уже решил наладить — для начала — мир, только не знал, как это сделать. Постояв у сэспэ, решился.
— В этом тордохе женщина подаст мне чаю? — спросил он, подходя к очагу. — Или она нездорова?
Лопнул лед! Нявал отвел полог в сторону, и привставший Пурама круто наклонил голову, чтобы спрятать улыбку, а Ниникай по той же причине поскорей отвернулся. За пологом на четвереньках и с трубкой в зубах стояла старуха — точь-в-точь как собака,
Только Пураме и Ниникаю было сейчас вовсе не до улыбок. И пока что им было не до чая, не до еды.
Когда старуха налила Курилю чаю, а тот, перекрестившись на онидигил, поднял кружку, Ниникай громко сказал:
— Пурама! Точи ножницу. Что тянуть? Парню за ночь надоели длинные волосы…
Куриль как ни в чем не бывало начал пить чай. А Пурама придавил пальцем огонь в своей трубке, деловито спрятал ее и поднялся с подстилки.
— А есть обо что точить? — спросил он.
Старуха сперва задрожала, как от озноба, но потом быстро поползла к хозяйственному углу. Старик Нявал выбрался из-за полога и уселся возле него; где была душа его в это время — знал один бог, но она металась, потому что метались в щелках глаза, верившие и не верившие происходящему.
Из дрожащих рук старухи Пурама взял плоский камень и, усевшись, начал точить железку. У него был нож, и очень острый, но входить к парню с ножом и без подготовки было рискованно.
Эта хитрость оказалась совсем не напрасной. Всего несколько раз Пурама шмыгнул железкой по камню, а в ответ сразу же раздались озлобленные, сильные удары в бубен. Обмануто было огромное напряжение: пятеро взрослых людей будто ждали встречи, с волком, а услышали за спинами рев медведя. Грохот не оборвался, он не был прощальным, и шаманская песнят которую хрипло запел Ханидо, подтвердила это. Старуха вдруг тихо заплакала.
— О-о-о… — вырвался стон у Нявала.
Куриль перестал пить чай, а Пурама — шмыгать железкой.
Ниникай сильно зажмурился, словно получал удары, а закричать не смел.
Но вот он опомнился и громко, однако спокойно сказал:
— В семье молодой парень, а ножница, как пешня, тупая. Дай я, Пурама, поточу.
— Да я уж сам, — ответил охотник. — Лучше меня кто наточит?..
И началось состязание — шмыганье железки о камень и шаманская песня под бубен.
Но что может сделать даже богатырь, если против него самые близкие люди, если не на его стороне правда! Сильный удар колотушки оборвал песню и воцарил тишину.
Куриль громко потянул губами чай из кружки.
Прохрустела плохо мятая шкура полога — это Пурама с Ниникаем скрылись в нижнем, шаманском, мире, чтобы вытолкнуть оттуда оплошавшего богатыря.
Величайшее напряжение намертво заморозило очень старых родителей Ханидо. Да и Куриль всего лишь делал вид, что пьет чай — какое уж тут было питье!
Однако ни крика, ни шума, ни даже отдельных слов из-за полога не доносилось, да
Пурама был охотником — он умел хорошо точить все, что режет, и умел очень ловко владеть и ножницей и ножом. И пока Куриль поворачивал голову, не сдержав нетерпения, Пурама уже был возле него. На горящие под котлом прутья тут же шлепнулись две косы — два толстых черных жгута. Белый пепел тучкой взметнулся вверх. Жгуты затрещали и заворочались на углях, как живые. Сразу запахло паленым.
Неожиданно появился Косчэ-Ханидо. Оголенная шея сделала его выше ростом, а плечи, не прикрытые волосами, оказались широкими, как у силача, и развернутыми, как у закаленного бегуна. Скуластое лицо было бледным и хмурым: упрямые, не загнутые брови, будто стрелы, крутым углом сходились у переносицы, а в щелках припухших глаз затаилась упрямая отрешенность ото всех земных дел… Никого не видя перед собой, он подошел к очагу и бросил в огонь пригоршню обрезков своих волос. Отряхнув огромные руки, он повернулся и молча скрылся за пологом.
Куда бы отныне ни повела судьба Косчэ-Ханидо, а шаманом ему больше не быть и не быть его дружбе с шаманами.
ГЛАВА 8
Горячее мясо ели дружно, деловито и молча. А перед этим выпили водки — тоже молча, будто после тяжелого, но до конца не доведенного дела. Косчэ не позвали, и сам он не вышел. Кружку воды и мясо ему подали за полог не сговариваясь, решили не трогать его — пусть один щупает гриву без кос.
В ожидании чая все закурили. Дым от трубок вверху смешивался в одно облако. И опять не было слов.
Выпив чаю, Куриль сказал всем:
— Спать пойду.
И отправился за полог хозяев тордоха. А вскоре и весь тордох спал, будто лишь сейчас насту пила ночь.
Когда проснулась старуха, а за ней сразу все остальные был уже поздний вечер.
Костер очага дымил еле-еле, холод в тордохе был жуткий — совсем как на воле. Старик Нявал собрался за таль ником, но Пурама громко сказал:
— Пусть молодой бык сходит, хватит ему в норе прятаться!
А Куриль обратился к Нявалу с такими словами:
— Хочу узнать все, как было. Всю правду хочу знать. Они, — кивнул он на Пураму, — сейчас поставят все мои фляги горькой воды. И мы уедем отсюда только тогда, когда все будет сказано и все будет выпито… Пусть сам Косчэ расскажет. Я имею право спросить с него: почти двадцать снегов считал его сыном…
Это условие Куриля не очень обрадовало родного отца и родную мать Косчэ-Ханидо. Они уже понимали, что голова надул их, сказав, что все знает и все простит, надул — и сам попал в сложное положение. И чем теперь все обернется? Шаманство сына было не только прикрытием, но и какой-то надеждой.