Ханс Кристиан Андерсен
Шрифт:
Критики того времени не всегда оставались ими довольны, а последующие были еще строже. Нельзя отрицать, что потребность Андерсена выражаться при помощи рифм была сильнее его таланта в этом виде искусства. В то время как в работе над сказками он придирчиво заботился о форме, сочиняя стихи, он иногда был столь же небрежным. Казалось, в стихах он менее критичен к себе или его чувство формы менее уверенно. Он и сам это сознавал. В своем эссе об Андерсене Георг Брандес рассказывает, как однажды старый писатель посетил его и сказал: «Вам, конечно, не нравятся мои стихи. Я сам знаю, что, собственно говоря, я не стихотворец, но не находите ли вы, что некоторые все же не так плохи?» Молодой критик не рассказывает, что ответил, но ситуация, вероятно, была для него нелегкой, ибо он действительно невысоко оценивал стихи и говорил и писал, что из всего творчества Андерсена только сказки переживут его. Впоследствии критики высказывали то же мнение. Но это категоричное
Х.К. Эрстед считал, что Андерсен велик своим талантом юмориста, и будущее показало, что он прав. Во всяком случае, когда речь идет о поэзии: именно юмористические стихи выдержали испытание временем. Всех датчан, и взрослых, и детей, забавляли его рассказы в стихах: «Женщина с лукошком яиц» [37] , «Буковое дерево» (которое видит, как его гордые ветви становятся лучинами и досками в заборе) и, пожалуй, веселая буффонада «Человек из рая», представляющая собой остроумное подражание комическим рассказам Баггесена. Столь же известны и постоянно любимы короткие, трогательные и полные юмора сцены повседневной жизни — без какой бы то ни было глубины, но с бесподобной резкостью восприятия и точностью выражения: «Студент», правдивая картина его собственного существования в молодости в мансарде на Вингорсстрэде, «Где излучины дороги» и гениально сжатый «Набросок с натуры»:
37
Г.Х. Андерсен. Собр. соч. в 4-х томах, т. 3, с. 505.
Несколькими мазками Андерсен передает ситуацию: тесный двор, мать за своим каждодневным трудом, спящие дети, пачкающие друг друга хлебом с маслом, глупый, напыщенный петух — и надо всем этим сияет солнце и царит удовлетворенность скромным существованием.
Еще несколько зарисовок ситуаций не утратили своей ценности, особенно когда в них есть иронические нотки. В «Хмурой погоде» Андерсен само воплощение иронии:
Над городом и полем водой набух покров, и лень дождю сочиться из скучных облаков. Скучают даже утки — вот до чего дошло! — застыли, будто камни, и клювы под крыло. Старушка дремлет в кресле, качая головой, сидит красотка-внучка, лоб подперев рукой. Зевота одолела — и как тут не вздремнуть! И прядка золотая упала к ней на грудь. Я, вытянувши ноги, и сам не прочь поспать, и собственные строки мне лень перечитать.Другое стихотворение, которое называется «Рецензия», в шутливой форме выражает его раздражение на чересчур старательных критиков:
Земля и море хороши в закатном освещенье, но жаль, разнообразья нет в манере исполненья. Возьмем хоть солнце — как оно себя же повторяет! С востока начинает путь, на западе кончает. Затем мы видим звезды. Здесь мы вправе возмутиться: зачем так ярко этот свет безжизненный струится? Забавен соловей. Похвал особых недостоин: он вовсе не обучен петь, просто так устроен. И слишком юн — едва пушок на подбородке видно. Поет он ночью, ибо днем петь без методы стыдно. И, наконец, луна. Она почти что без изъяна, но очертания зачем менять ей постоянно? Подправить нужно и прибой — слегка умерить, что ли… А в целом явствененЭто две жемчужины его юности. В путевые заметки «В Испании» (1863) вставлено стихотворение о Севилье, в котором элегантно сочетается испанский пейзаж и набросок Дании:
Конечно, ноябрь в разгаре, но я-то в Испании все ж. По-зимнему я укутан, и все-таки бьет меня дрожь. Севильи синее небо, блеск апельсинных аллей — увидеть все это важно, но чувства, по мне, важней. А чувствую я, что мерзну, и люди, плащи надев, на скамейках мраморных стынут среди апельсинных дерев. Мне вовсе не одиноко, хоть здесь я для всех чужой: здесь те же звезды светят, что в Дании ночной, те же звезды и холод, что в датской стороне… Ты колдуешь, Севилья, — и родина видится мне.Особый дар был у Андерсена к сочинению коротких, афористических стихов. К числу наиболее удачных относится эпиграмма на Хольберга (из небольшого сборника «Виньетки к именам датских поэтов», изданного в 1832 году):
Острейшим жалом, о король певцов, ты охраняешь мед своих стихов. И там же о Весселе: Ты ел и пил, порой хандрил, ты износил сапог без счета, в конце о смерти ты просил, в награду вечность заработал.Среди других его коротких стихов можно обнаружить эпиграмму о цветке гороха:
Частенько мечтательный нежный цветок кончает как чадолюбивый стручок.Или афоризм, который он называет «Добрый совет»:
Когда упадешь ты на скользком пути посмейся с другими и дальше иди.Когда одна новая датская трагедия была на премьере освистана, он написал:
Часу в девятом вечера, вчера Она ушла! На севере рожденная, она для севера была не создана. И ветер истерзал ее, свистя, Спи сладко, о дитя!Он был известен своими остроумными импровизациями. Однажды он обедал у Мельхиоров на Розенвенет. За празднично накрытым столом произносилось много красивых речей, и наконец Андерсен провозгласил тост за хозяек дома следующими стихами:
В поэзии и прозе роз полным-полно. За розенвенские розы я пью это вино.Непревзойденны, конечно, детские стихи. И сегодня большинству датчан, наверное, знаком еще с детства «Маленький Вигго». Менее известны два стихотворения, написанные им в старости, которые не уступают другим: «Исповедь ребенка» и «Высказывания некоего юноши о погоде». Последнее блещет радостью и весельем:
Чудная погодка, поклясться готов! Никак, нас считают за дураков. То оттепель: в лодке плыви через лужи, то стужа: конёчки прикручивай туже, то вьюга — хоть вендриков шлем надевай, чтоб ветер тебя не унес невзначай. А малых пичуг он и вправду унес. Трещит на застылых озерах мороз, и голая наледь покрыла дороги, пойдешь — поломаешь и руки, и ноги. То ливень, то нету совсем облаков. Никак, нас считают за дураков. Но им не удастся меня разозлить. Подмерзнет — успею коньки прикрутить. Подтает — пускай, не страшна мне грязища: Навряд ли зальется за голенища. Метель? — прошагаю по голому льду, а грохнусь — так встану и дальше пойду.