Ханская дочь. Любовь в неволе
Шрифт:
6
Когда поутру Сирин открыла глаза, Ваня уже заварил чай. Она налила себе большую кружку, с жадностью выпила и только потом заметила, что чай был сдобрен изрядным количеством водки. Недолго думая, Сирин размахнулась, целясь Ване в голову, но затем пожалела вахмистра и только угрожающе проговорила:
— Никогда так больше не делай!
— Но сынок! Так в чае никакой силы не будет! Россия — холодная страна, без водочки у нас кровь в жилах замерзает.
— По-моему, так она вас, наоборот, горячит сверх
Ваня с осуждением посмотрел на Сергея и покачал головой:
— Да, батюшка Сергей Васильевич вчера здорово нарезался. Таким я его еще не видел — он скорее выпьет на стакан меньше, чем перепьет.
— Так ведь можно и не рассчитать! — усмехнулась Сирин.
— Так или иначе, а сегодня ему надо быть бодрым, как жаворонок. Через час ему заступать на пост в крепости. И что скажет Апраксин, если наш капитан туда не явится? — Ваня вздохнул и возвел глаза к небесам, словно надеясь на помощь свыше.
Сирин снова бросила скептический взгляд на Сергея и сказала:
— Я пойду вместо него, а остальным объясню, что он заболел.
— Ничего не выйдет! Ты не можешь появиться там в татарском наряде. — Ваня задумался, но вдруг радостно хлопнул себя по лбу и рассмеялся. — Я и забыл, что портной вчера вечером прислал твой мундир. Прапорщик Рязанского драгунского полка вполне может показаться в крепости.
Он принес сверток, развернул и показал Сирин серо-зеленую форму.
— Сергей Васильевич приказал шить по образцу своего полка — он не теряет надежды, что мы все же вернемся к месту службы. — Ваня сказал это так, будто уже не первый год служил с Бахадуром бок о бок.
Сирин разглядывала мундир, который должен был окончательно превратить ее в прапорщика царской армии. Ее неудержимо тянуло рассмеяться — знали бы царь и Сергей, кого они зачислили в рады своего войска. Сирин сбросила кафтан и попыталась натянуть на себя странный чужеземный костюм. Но с первого раза это не удалось, так что Ване пришлось помочь ей. У Сирин сердце выпрыгивало из груди, так она боялась, что он что-нибудь заметит. Но вахмистр ничего не заподозрил. Сирин тем временем с сомнением оглядела новый наряд: мундир был достаточно просторным, чтобы она могла сойти в нем за мужчину, и все же она не была уверена, что в такой одежде будет удобно передвигаться, а тем более сражаться.
— Сидит как влитой! Не думаю, что в царской армии есть прапорщик привлекательнее, чем ты, сынок. Держи свою треуголку! — Ваня протянул Сирин какую-то смешную шляпу, которая прикрывала только макушку, не защищая от ветра ни лоб, ни затылок, ни уши.
Сирин недоверчиво взяла странный предмет:
— И это надо носить всегда, когда выходишь на улицу? И в непогоду?
— Если ты не на службе, можешь носить теплую шинель и меховую шапку. Кстати, надо еще поискать, где Сергей Васильевич вчера свои вещи оставил, жалко, если пропадут. — Ваня обеспокоенно поглядел на храпящего Сергея.
Сирин
— Сходи в заведение мадам Ревей, они наверняка там.
— Вы были там? Странно — приличное заведение и, пожалуй, чересчур дорогое для Сергея Васильевича.
— Не пойму, что приличного в том, если несколько подвыпивших девиц раздвигают ноги перед каждым, кто заплатит за это пару рублей. — Сирин не могла сдержать презрения и ничего не ответила, когда вахмистр хитро подмигнул и поинтересовался, как ей там понравилось. Вместо этого она показала на Остапа, спавшего тяжелым похмельным сном, и зло взглянула на Ваню:
— Не смей больше наливать мальчику водки, понял? — и быстро вышла из конюшни.
Паром привез Сирин к крепости. Она отыскала начальника караула и рассказала, что капитан Тарлов болен. Офицера такое объяснение удовлетворило, и он объяснил ей задачу. Дело было нетрудное: надзирать за рабочими, укреплявшими один из четырех угловых бастионов. Несмотря на пронизывающий холод, они трудились с утра до ночи, укладывая огромные тесаные камни. Мало кто из рабочих был одет достаточно тепло, а уж рукавиц не было ни на одном, некоторых постоянно бил кашель, так что несчастные едва дышали.
Сирин подошла к одному:
— Вы слишком больны, чтобы работать!
Мужик уронил камень, так что тот с хлюпающим звуком упал в грязь, но не выпрямился, а так и застыл с согнутой спиной:
— Прости, батюшка, но ежели мы работать не будем, так ведь и еды не получим. Все тогда перемрем, как бедный Ванятка нынче ночью, мы-то проснулись, а он совсем уж замерз, так и не отогрели.
— Не отогрели? Замерз? У вас что, нет даже костра или печки, чтобы погреться? — воскликнула Сирин с изумлением.
Мужик замотал головой:
— Нету, батюшка! Мы и живем-то как… Нору выроешь в земле да там и спишь, холод собачий, что правда, то правда. Но так батюшка царь приказал, мы не жалуемся.
Тут один из бригадиров прикрикнул на него. Мужик, поднатужившись, поднял камень из лужи и поволок дальше. Сирин бросилась к бригадиру:
— Как ты можешь так обращаться с этими бедными людьми? Разве могут они работать как следует, если ночуют в промерзших землянках и больны? Позаботься лучше, чтобы они существовали в нормальных условиях, хотя бы одеты были тепло!
Огромный грузный мужчина в шубе до пят и теплых рукавицах только прищурил глаза.
— Не твое дело, мальчишка! — бросил он высокомерно. — Ты пришел и ушел! Нам не нужны тут маменькины сынки вроде тебя, мы и сами справимся. Найди себе лучше шведа какого да с ним и потолкуй, а к Пантелею Африканычу не приставай — это я тоись. Я вообще-то мужик добрый, но могу и разозлиться, если что.
С этими словами он поднял увесистую палку, на которую опирался при ходьбе, а заодно и подгонял ею неповоротливых рабочих, и погрозил Сирин. Но тут вмешался один из товарищей Африканыча, он наблюдал издали за разгорающейся ссорой и тут счел за лучшее предостеречь приятеля: