Ханский ярлык
Шрифт:
Калита еще помял материю.
– Почем? – обратился он наконец к маленькому черному греку.
– Пить рубль… Пить, – поясняя, растопырил пальцы грек.
Калита положил на прилавок товар, даже торговаться не стал. Сердито поджал губы:
– Не по нас… не по нас, Бориска. Удача у хана будет – не оставлю и тебя без подарка, – пообещал он.
Отходя от грека, добавил шутливо:
– Захотели два калики село купить, стали складчину считать: у одного корка сухая, у другого гороха горсть… – Но вдруг резко оборвал: –
При выходе с базара князь и Бориска натолкнулись на трех подвыпивших татар. Один из них, плотный, с кривыми толстыми ногами и одутловатыми, словно от осиных укусов, щеками, оставил своих товарищей и, размахивая руками, злобно кривя рот, двинулся на князя. Подойдя вплотную, закричал:
– Урусут, собака, дорогу!
И, выпятив грудь, положив ладонь на изогнутую рукоять сабли, начал наступать на Ивана Даниловича.
Князь, забыв о том, где он, зачем приехал, схватил оскорбителя сильными пальцами за глотку, сдавил так, что тот захрипел, роняя слюну.
Блеснул нож в руке Бориски. Шарахнулись в сторону два других татарина, визгливо заголосили:
– Урусуты татар бьют!
Князь отбросил от себя ордынца, и тот, вереща, далеко покатился по земле. Князь затравленно огляделся. Вокруг него и Бориски сразу возникла стена недобрых скуластых лиц. Мелькнула мысль: «Вот и завещание пригодится!»
Бориска спиной прислонился к спине Ивана Даниловича, сжал в руке нож. Глаза сверкнули отчаянной решимостью. Сказал мысленно: «Прощай, Фетиньюшка!» На мгновение возникло морщинистое лицо деда Юхима: смотрел, ободряя.
В это время позади толпы остановился проезжавший мимо возок. Из него выглянул тучный знатный ордынец. Калита узнал в нем знакомого тысячника Байдеру, что часто приезжал в Москву, получал богатые подарки от московского князя. Узнал и тысячник Ивана, гортанно крикнул, поднимаясь с сиденья:
– Что случилось, конязь?
– Хмельные напали, – спокойно ответил Иван Данилович и еще более выпрямил спину.
Тысячник, рассекая возком присмиревшую толпу, подъехал ближе, приказал повелительно татарам:
– Прочь! Эй, прочь!
Толпа, глухо ворча, недовольно отхлынула. Тысячник, обращаясь к Ивану Даниловичу, спросил любезно:
– Давно из Москвы? К нам зачем приехал? – А в голосе слышалось: «На подарок надеюсь».
Бориска бросил клинок в ножны, вытер рукавом пот со лба. Ярость затухла в его глазах.
Под вечер к московскому князю зашел молодой купец Сашко. Глаза у гостя зоркие, быстрые, держался он смело, но скромно и всем обликом своим очень походил на Бориску, только был выше его и старше.
При людях Калита говорил с молодым купцом о торговых делах, а оставшись наедине, начал расспрашивать о житье в чужой стороне.
Жил Сашко здесь вот уже шесть лет, торговал московским товаром. Тосковал по родной стороне,
– Торговля идет ладно, а на рожи татарские не глядел бы, – бесхитростно признался он. – Сил нет, тянет на Москву уйти, по речи нашей соскучился!
– Да и понятно-то, – задумчиво произнес Иван Данилович, и глаза его подернулись грустью. – Даже птица, как улетает на зиму в чужие края, не поет там, птенцов не выводит… – Помолчав, твердо сказал: – А торговать здесь надобно. Всему княжеству польза, не только тебе.
– Да я что, – печально ответил Сашко, – знамо, надо…
Расспросив о семье, о том, как думает дальше вести дело, Калита наконец подошел к главному:
– Не слыхал, смуты при дворе Узбека нет ли?
Сашко, сожалея, сказал:
– Крепок еще… Задружил с папой Иоанном XXII. Посол его недавно в Орду приезжал, Узбек хвастал перед ним: стрелы свистящие показывал. При полете устрашают… Породниться собирается с дочерью византийского императора Андроника.
– Здоров ли? Весел?
Сашко простодушно удивился: с чего вдруг князь о таком спрашивает?
– Здоров как бык, да жиром заплыл. И ум заплыл. Самомнитель возносливый! Каждое слово свое считает великой мудростью. В праздности да в роскоши живет…
Калита приспустил веки, слушал, будто не придавал всему этому значения, сам мысленно отмечал: «Сие нам на руку. От праздности леность да скудость ума приходят. Видно, победы в плетениях хитроумных вскружили Узбеку голову. А самоуверенность к гибели приводит».
Сашко продолжал:
– А нахвальщик! «Я великий, я то свершу, я се…»
Калита усмехнулся:
– Хвастать – не косить: спина не заболит. – И, словно продолжая пустую застольную беседу, полюбопытствовал: – А ханша как? Здорова ли? Что любит?
Калита знал, какую большую силу имеет ханша в Орде.
– Тайдула? – с презрением спросил купец. – Жрунья! До того чревоугодна – лопнет скоро. На лесть падка. Любит, чтоб величали многоречиво и подарки подносили.
«Надо ей руки наполнить. Сам понесу меха», – решил Калита.
– Из дворцовых кто в силе? – спросил он.
– Киндяк! – воскликнул молодой купец. – А и лукав сей Киндяк! Но полезен… И посол египетский полезен, в почете у хана, при дворе бывает…
К татарскому вельможе Киндяку Калита пошел на следующий вечер. Киндяк оказался мужем полным, почти квадратным, с лицом широким, как блюдо. Люди сказывали: чтоб сердце не разорвалось, лечился – бил ему на руке жилу сокол, выпускал лишнюю кровь.
Щедрые подарки Калиты Киндяк принял милостиво. Потирая пухлые руки, повторял скороговоркой: «Осень приятна, осень приятна», и щурил пройдошливые, закисшие глаза.