Ханский ярлык
Шрифт:
Он снова любовно потрогал калиту, перекрестился и, отпустив Кочеву, пошел по крепкой лестнице вниз, во двор.
Хозяйским глазом оглядев широкий чистый двор, Калита подумал: «Надобно посад обнести дубовой стеной». Сейчас двор окружен высокой сосновой изгородью, выложен камнем, посыпан песком. На воротах гнездятся кресты, иконы под навесами, писанные прямо на досках.
У конюшен впрягали лошадей в возила. Торопливо вышел из казнохранилища управляющий хозяйством дворский Жито – дородный боярин с серьгой в ухе. Кланяясь
По двору промелькнули загорелые ноги Фетиньи, дочери недавно умершей прачки Щеглихи. Озорница не видела князя. Подбежала к медушке, открыла в нее дверь и, немного присев, стала дразнить Сеньку-наливальщика:
Рудый красного спросил:Чем ты бороду красил?Она шаловливо таращила глаза, из которых, казалось, брызгали зеленые искры, и оттопыривала губы, точь-в-точь как Сенька. Краснорожий, сердитый Сенька показался на пороге медушки. Фетиньи сразу и след простыл, только мелькнул за амбаром цветной сарафан.
Сенька крикнул:
– Погоди, попадешься мне! – и снова исчез в медушке.
А Фетинья уже мчалась дальше.
«Ишь, девка – огонь! – глядя ей вслед, подумал Иван Данилович. – Надо постельницей к княгине приставить».
Истошный, хриплый крик вырвался из конюшни.
– Кто вопит? – недовольно спросил князь у стоящего рядом ключника.
– Мужик-неплательщик.
– Скажи, чтоб рот кляпом заткнули! – резко приказал князь и крикнул вдогонку: – Да лозы не жалеть!
Он побывал в сушильне, проверил у казначея книги с записями и вместе со слугой Бориской вышел из ворот Кремля на улицу.
БОРИСКА
Нелегкое детство выпало на долю Бориски. Отец, гончар, погиб при татарском набеге; мать вскоре умерла от заражения крови: порезала ногу на огороде, в рану попала земля. Остался десятилетний Бориска под присмотром тетки Гаши – сестры матери, женщины крикливой, вспыльчивой, тяжелой на руку. У нее своих детей был полон короб, и к Бориске она отнеслась, как к неизбежной и неприятной обузе. Он был предоставлен самому себе и улице, а от тетки Гаши получал больше подзатыльников, чем кусков хлеба.
Жили они на краю города, возле колокольного мастера Луки. И к нему-то чаще всего забегал Бориска.
Лука не только лил колокола, но делал и кое-какую мелкую работу. И Бориска с острым любопытством рассматривал каменные формы, тигельки для плавки и разливания металла, сыродутный горн во дворе и уже отлитые бронзовые украшения.
Лука был могучим стариком с широкой, как плита, спиной и такой грудью, что, казалось, на нее набиты обручи. Он был несловоохотлив, но добр и сразу привязался к смышленому взлохмаченному мальчонке с носом-репкой и синими шустрыми глазами.
Вечерами, после тяжкого труда, сидя на завалинке с «приблудным внуком», как называл он Бориску, Лука не то что рассказывал – рассказывать он не умел, – а глухо, отрывисто бормотал:
– Сила земли в умных руках… трудолюбцы красят ее.
Бориска и впрямь не все понимал в этом бормотании, но ему приятно было сидеть вот так, прижавшись к теплому боку дедушки, прищурившись, глядеть на далекие звезды над бором, слушать всплески речной волны. Дедушка пропах дымом, и запах этот тоже был приятен.
Поднимаясь, Лука неизменно говорил:
– Смотри, Бориска, до конца борись-ка… – и отправлялся спать.
Пуще всего любил Бориска военные игры, когда с однолетками, разбившись на «московитян» и «татар», они карабкались по оврагам, прятались в зарослях чертополоха, устраивали засады и набеги.
Из гибких веток они делали луки, набивали пазухи камнями – и начинались ратные схватки.
Во всех играх Бориска был заправилой, и не раз перепадало ему от тетки Гаши за порванный на локте рукав или шишку на лбу. Но это нисколько не охлаждало его. Он мечтал о воинской славе, о том, как побьет несметное множество татар, отомстит за отца и возвратится в Москву на высоком, красивом коне. Медленно проедет он по своей улице. Дедушка Лука скажет громко, с удивлением: «Да это же Бориска-молодец!»
И даже тетка Гаша с притворной лаской улыбнется, а он на нее и не посмотрит.
А у яра, возле ворот покосившейся землянки прачки Щеглихи, будет стоять та вредная девчонка, которую он дергал за косы. Правда, она в отместку однажды расцарапала ему ногтями нос… Фетиньей ее зовут. Чудное имя! А лучшего, наверно, нет на свете.
…Время шло своим чередом. Бориска стал отроком, потом юношей – помощником Луки. Появились новые друзья: смелый Андрей Медвежатник, черномазый молотобоец Филипп. И забавы стали иными: ходили на охоту, устраивали кулачные бои с парнями соседних улиц.
Однажды – это было летом – такой бой разыгрался с особой силой.
Посередине улицы пошла стена на стену, а у ворот глазели старые и малые, кричали, подзадоривая:
– Вали его, Дементий, вали!
– Мякни по шее!
– Ух, ладно по уху оплел!
Бориска, увлеченный схваткой, расшвырял противников, двух схватил за шиворот да так сшиб лбами, что они очумело сели наземь. И драчуны и зеваки не сразу заметили, как вышел из-за угла князь Иван Данилович в сопровождении охраны. А когда увидели – заметались: кто постарался улизнуть, кто так и остался стоять, где был, будто ничего и не произошло. Знали: не любил князь таких забав.
Калита, хмурясь, подозвал Бориску. Тот, взмокший, с ссадиной через весь лоб, подошел к князю, виновато потупился.
– Чей будешь? – тихо спросил Иван Данилович.
– Гончара Ивана, – не ожидая ничего доброго для себя от этой встречи и от этих расспросов, ответил Бориска.
– А ловко ты их… лбами. Треск слышал? – неожиданно весело спросил князь.
Только теперь осмелился юноша поднять голову. Увидел смеющиеся, сейчас добрые глаза князя, и у него самого губы невольно растянулись в улыбку, широкий нос приподнялся, озоровато сверкнули глаза: