Хаос

Уорд Рейчел

Он промокает лицо, потом вытирает волосы.

— Пасиб, — бурчит.

Гляжу на него. Стоит весь мокрый, дрожит.

— Хочешь попить чего-нибудь? Воды? Колы? Чаю?

— Чаю. Да. Пожалуйста.

Вожусь с чайником, чашками, заварочными пакетиками. Очень странно заниматься такими нормальными делами, когда мы с ним наедине.

— Где твой приятель? — спрашивает он.

— За стенкой, — вру я. Винни нет дома, ушел по своим дилерским делам.

— Он биту забыл. — Адам косится на бейсбольную биту, прислоненную к стене.

— Если

нужно, я сама с ней управлюсь, — говорю я и вдруг понимаю, что ляпнула глупость: смотри, мол, какая я крутая, и невольно улыбаюсь.

Адам не знает, можно ему тоже улыбнуться или нет. Уголок губ у него чуть-чуть дергается.

Потом он серьезно говорит:

— Бита тебе не понадобится. Я не для того пришел, Сара, чтобы тебя обижать. Я тебе никогда ничего плохого не сделаю.

Так и слышу папин голос: «Я тебе ничего плохою не сделаю, лежи тихо, больно не будет». Вранье, вранье!

Наверное, это стало видно по моему лицу — Адам хмурится и говорит:

— Я что, сказал что-то не то? Сара, честное слово, я тебя не обижу! Я просто поговорить хотел!

Я беру себя в руки:

— Нет-нет, все нормально. Я тебе верю. Я тоже хочу поговорить. Давай сядем.

Веду его в пустую гостиную.

Он осматривается:

— Я думал…

— Что?

— Да так, ничего.

Он думал, там Винни. Я же соврала ему, что Винни за стенкой.

Мы пьем чай, я сижу на одном продавленном засаленном диване, Адам — на другом. Нам есть что сказать друг другу, только непонятно, с чего начать. Молчать жутко неловко. Чем дальше, тем хуже. В конце концов Адам собирается с духом.

— Сара, ты вот обзывала меня по-всякому — дьяволом например. Я не понимаю за что. Я и видел-то тебя всего пару раз. И ничего тебе не сделал.

Я набираю побольше воздуху.

— Ну да, мы встречались всего пару раз, но я тебя уже видела. Я тебя вижу во сне каждую ночь уже год. Ты мне снишься в страшном сне. И снился еще до того, как мы познакомились. Я и про ожоги твои знала, еще когда их не было.

Он подносит руку к лицу.

— Блин, — говорит он. — Так ты видела, как все случилось… и костер…

— Нет, кажется, нет. Мне снится огонь, и как дома рушатся, и все кругом горит, но дело не в этом… понимаешь, мой сон… в общем, я думаю, это будущее. Не то, что уже было. То, что будет.

Скажи я это кому-нибудь другому, он бы решил, будто я спятила. Адам так не считает.

— Новый год, — говорит он.

— Да-да, мне снится именно первое января. Но дата появилась только после того, как я познакомилась с тобой. Первый раз приснилась, когда я увидела тебя в школе.

— Я принес тебе число, — говорит Адам. — Я ведь вижу числа. Даты смерти. Когда я гляжу человеку в глаза, — он смотрит на меня в упор, — то вижу число, дату, когда он умрет, и еще чувствую. Иногда вижу, иногда слышу — как вспышка. Знаю, как это будет, мирно или нет, изнутри или снаружи…

Огонь не

затронул его глаз. Они очень красивые — чистые-чистые белки, темные, зеленовато-карие радужки, ресницы густющие… Так бы и утонула в его глазах, дай я себе волю… только теперь я знаю, что он видит больше, чем обычные люди, и мне интересно — не могу удержаться! — что же он видит, когда смотрит на меня.

— А мою смерть видишь?

Он не отводит глаза, и я тоже. Не знаю, слышал ли он меня. Глядит так пристально, как будто он где-то не здесь.

— Адам, ты видишь мою смерть?

Он глубоко вздыхает, и вот он снова тут, со мной.

— Ага, — говорит он. Лицо у него смягчается. Он по-прежнему смотрит на меня, но теперь уже не только в глаза. Он обшаривает меня взглядом с ног до головы — и лицо, и все остальное. Как будто фонариком светит. Мне от этого неудобно.

— Ты знаешь, когда я умру, — говорю я, и мои слова разрушают злые чары.

Он отводит глаза и тихо говорит:

— Я не могу тебе сказать, Сара. Я никому не говорю числа. Это неправильно.

— А я и не хочу знать, — выпаливаю я. — Нет, я не боюсь. — Вру, конечно. — Не хочу, и все. Никогда мне не рассказывай.

Никогда… Почему я так сказала? Как будто мы будем дружить. Как будто будем долго общаться. Как будто у нас есть общее будущее.

— Не расскажу, — обещает он. И добавляет: — А ты правда не боишься?

— Я сама умереть не боюсь. Я боюсь… — Я осекаюсь. Боюсь потерять Мию. Боюсь, что Мия потеряет меня.

— Чего?

— Своего сна, — медленно произношу я. Ведь это правда. — Я от него с ума схожу. Один и тот же сон, одна и та же дата. Так жить невозможно. Ничего не могу с этим поделать.

— У меня то же самое, — говорит он. — Людей с первым, вторым и третьим числом ужасно много, прямо тысячи. И умрут они по-плохому. Это все приближается и приближается. Всего пять дней осталось. Иногда мне кажется, я сломаюсь. Я же ничего поделать не могу, а хочу. Хочу сопротивляться. Всех предупредить. Спасти. Заставить уехать из Лондона.

Он разнервничался, сжимает кулаки, ерзает на диване, чуть ли не приплясывает. Столько в нем энергии — даже страшно. И классно тоже.

— Я думаю, у нас получится, — говорит он. — Вот возьмем и победим числа и всех спасем. Правда, я не уверен…

— Это только в Лондоне?

— Не знаю, но тут их гораздо больше, чем в Уэстоне.

— В Уэстоне?

— Я оттуда приехал. Уэстон-сьюпер-Мэр. У моря. Жил там с мамой.

— И что?

— Она умерла. Когда мне было восемь. От рака. Я видел ее число, а что это такое, не знал. Ну и сказал ей, то есть написал, а она увидела. Она все поняла, она же сама видела числа. Она была та самая девочка с колеса обозрения — ну, она знала, что оно взорвется, тогда, в 2009 году. Видела числа у народа в очереди. Потом ей пришлось с этим жить. В смысле, она знала свое число. Это все из-за меня…