Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

Райх Вильгельм

С течением времени, после того как пациент убедился, что ему не удалось довести меня до бешенства, его поведение осталось прежним, но намерения изменились. Отныне ему явно доставляло радость буйно вести себя во время аналитических сеансов. Отыгрывание стало препятствием, ибо теперь на сеансах он, как ребенок, валялся на полу, орал и буянил. Теперь можно было ему показать, что его провоцирование изначально преследовало важную побочную цель – проверить, как далеко он мог зайти со своей невоспитанностью, в какой момент я лишу его моей любви и внимания и перейду к наказанию. Он убедился, что ему не следовало бояться, т. е. он мог быть плохим, и за это его не наказывали. Таким образом, непрекращающееся плохое поведение устраняло постоянно возникающий страх перед наказанием и поэтому являлось источником удовольствия. Это не имело совершенно ничего общего с желанием быть наказанным, которое я усердно искал. Вместе с тем он постоянно жаловался на свое плохое состояние, на болото, из которого он не мог выбраться (а я ему не помогал). Онанизм, которым больной продолжал ежедневно заниматься в той же форме, повергал его в «болотное» настроение, которое регулярно прорывалось в жалобах, т. е. завуалированных упреках. Однако заняться конкретной аналитической работой не представлялось возможным.

О запрещении проявлений упрямства не могло быть и речи, поскольку в противном случае я мог бы не добиться успеха. Тогда я начал, как в зеркале, отображать его поведение. Когда я его принимал, он обычно стоял перед дверью в жалкой позе с угрюмым, обрюзгшим, перекошенным от страдания лицом. Я открывал дверь и копировал его позу. Я начинал говорить с ним его детским языком, ложился с ним на пол, барахтаясь и крича, как он. Сперва он был удивлен, но однажды начал спонтанно смеяться, совершенно по-взрослому, совершенно не как невротик; прорыв удался, но только временно. Я повторял процедуры до тех пор, пока он сам не приступил к анализу. Теперь дело сдвинулось с мертвой точки.

Какой смысл имела провокация? Это был его способ требовать любви, тот же способ, который присущ всем мазохистским характерам. Он нуждался в доказательствах любви, чтобы уменьшить внутреннее напряжение и тревогу. Он усиливал это любовное притязание в той мере, в какой злосчастный онанизм повергал его в чрезмерное напряжение. Чем интенсивнее становилось «ощущение болота», тем сильнее проявлялось его мазохистское поведение, тем самым сильнее становилось его требование любви, исполнения которого он стремился добиться всеми средствами. Почему требование любви проявлялось таким косвенным, завуалированным способом? Почему он так бурно защищался от любого истолкования своей привязанности? Почему не прекращались его жалобы?

Его жалобы указывали на следующее смысловое наслоение, которое соответствовало происхождению его мазохизма. Они прежде всего означали: «Посмотри, как мне плохо, полюби меня!» «Ты любишь меня недостаточно, ты плохо ко мне относишься!» «Ты должен любить меня, я добьюсь твоей любви, а если нет, то я буду тебя злить!» Мазохистское мученичество, мазохистские жалобы, мазохистская провокация и мазохистское страдание объясняются по смыслу (о динамике позже) воображаемым или реальным неисполнением неисполнимого, количественно возросшего требования любви. Этот механизм специфичен для мазохистского характера, он не присущ другим формам невроза, а если и встречается при других формах, то в характере также обнаруживается соответствующая мазохистская нота.

Что означает чрезмерное требование любви? Об этом дает сведения анализ готовности к страху у мазохистского характера. Мазохистское поведение и требование любви обычно усиливаются в той же степени, что и неприятное напряжение, готовность к страху или угроза потери любви.

Последняя не является противоположностью готовности к страху как источнику мазохистской реакции, поскольку для мазохистского характера опять-таки типично связывать угрожающий страх посредством желания быть любимым. Подобно тому, как жалобы представляют собой искаженное требование любви, а провоцирование – насильственную попытку вынудить любовь, так и общая характерная формация мазохиста представляет собой неудачную попытку освободиться от тревоги и неудовольствия. Неудачную потому, что, несмотря на эти попытки, его внутреннее напряжение, которое постоянно угрожает трансформироваться в страх, никогда не исчезает. Таким образом, ощущение страдания соответствует реальному факту постоянно высокого внутреннего возбуждения и тревожной готовности. Мы это лучше поймем, если сравним мазохистский характер с навязчиво-невротической блокадой аффектов. Здесь связывание тревоги удалось полностью, хотя и в ущерб психической подвижности, однако внутреннее напряжение без остатка устраняется хорошо функционирующим характерным аппаратом, так что никакого беспокойства не возникает. Оно, если присутствует, уже означает повреждение или декомпенсацию характерной броневой защиты.

Мазохистский характер пытается связать внутреннее напряжение и угрожающий страх с помощью неадекватного метода, а именно через вымогательство любви в форме провокации и упрямства. Это, разумеется, имеет свою особую причину, иными словами, этот способ выражения требования любви также является специфически мазохистским. Существенным для неудачи является, однако, то, что упрямство и провокация направлены против человека, которого любят и от которого требуют любви; из-за этого усиливается страх потерять любовь и уважение; точно так же и чувство вины, от которого хотят избавиться, не уменьшается, а наоборот, усиливается, поскольку мучениям подвергают именно любимого человека. Этим объясняется совершенно уникальное поведение мазохиста – чем сильнее он стремится выпутаться из ситуации страдания, тем он больше в нее втягивается. Это полностью соответствует изначально предопределенной безысходности таких попыток осуществить характерное связывание тревоги.

Перечисленные формы поведения по отдельности мы встречаем также и у других характеров; для мазохистского характера они специфичны только в своей совокупности. Но что создает эту совокупность?

До сих пор мы говорили о чрезмерном требовании любви мазохистского характера и теперь должны добавить, что это требование любви основывается на особенно глубоко пережитом в самом раннем детстве страхе оставаться в одиночестве. Мазохистский характер столь же не выносит одиночества, как и возможности потерять любовь. То, что именно мазохистские характеры так часто одиноки, является следствием вторичной переработки, основанной на позиции: «Посмотрите, как я несчастен, одинок и покинут». Однажды, когда мы обсуждали отношение нашего пациента к матери, он, находясь в состоянии сильного возбуждения, сказал: «Остаться в одиночестве означает смерть, конец моей жизни». Эту мысль, выраженную иными словами, я очень часто встречал у других мазохистских характеров. Мазохистский характер так же не выносит потери объекта (мазохистское цепляние за объект любви), как не может отказаться от его защищающей роли. Он не выносит утраты психического контакта, которую пытается не допустить своим неадекватным способом, а именно через демонстрацию

того, как он несчастен. Многие такие характеры с легкостью приобретают лишь чувство одиночества и заброшенности во Вселенной. Истолковывать эти факты в духе Ранка как страх потери чрева матери у нас нет никаких оснований, даже если эта позиция очень часто встречается, так как у каждого мазохиста, будь он только моральным или же открыто эрогенным, мы обнаруживаем ее специфический эрогенный базис. Упоминая о нем, мы несколько забегаем вперед, поскольку будем о нем говорить, обсуждая в дальнейшем сексуальную структуру мазохиста.

То, что кожная эротика играет у мазохиста особую роль, известно благодаря многим авторам-аналитикам (Задгер, Федерн и др.). Однако кожную эротику пытались рассматривать как непосредственную основу мазохистской перверсии, между тем анализ показывает, что она шла к этому только очень сложным окольным путем при условии совпадения нескольких элементов развития. Только страх остаться в одиночестве непосредственно основывается на страхе, возникающем, когда исчезает кожный контакт с любимым человеком. Прежде всего сведем вместе симптомы, связанные у эрогенного мазохиста с кожей. Тогда мы всегда в той или иной форме обнаружим стремление к тому, чтобы с кожей были совершены некие действия, или по меньшей мере фантазии о совершении этих действий: чтобы щипали, терли щеткой, били кнутом, приковывали, до крови изранили кожу и т. д. При этом на передний план выдвигаются ягодицы, но только обходным путем через анальную фиксацию. Общим для этих стремлений является то, что вначале ощущается тепло, а не боль. Бичевание не должно причинять боль, но из-за «жжения» приходится с болью мириться. И наоборот, холод действует отталкивающе. Многие мазохисты непосредственно фантазируют, что их кожу сжигают. К этому можно также свести и «бездельничанье в кровати» как удовлетворение желания ощутить кожей тепло.

Если взглянуть с другой стороны, которую мы не можем обсудить здесь подробно, то речь идет о чисто физиологическом процессе, связанном с физиологией страха. Согласно этой гипотезе, сжатие периферических сосудов усиливает страх (бледность при испуге, чувство холода в состоянии страха, дрожь от страха и т. д.), тогда как ощущение тепла кожи, в основе которого лежит более интенсивное ее кровоснабжение, является специфическим атрибутом удовольствия. Внутреннее напряжение физиологически обусловлено изменением возбуждения кровяных сосудов в теле, содействующим возникновению тревоги, тогда как кровоснабжение периферии тела устраняет внутреннее напряжение и тем самым – физиологическую основу тревоги. На этом – с физиологической точки зрения – в сущности основывается устраняющее тревогу воздействие оргазма, который представляет собой уникальную перестройку кровообращения, сопровождающуюся периферическим расширением сосудов и разрядкой напряжения в центре (во внутренностных сосудах).

Нелегко понять, почему телесный контакт с любимым человеком способствует устранению тревоги. По всей вероятности, это объясняется тем, что частично непосредственное тепло от тела в описанном смысле, частично возбуждение сосудов на периферии тела уже при ожидании материнской защиты физиологически устраняют или по меньшей мере ослабляют внутреннее напряжение. Эти факты требуют основательного обсуждения, которое последует в другой работе.

Для нас же достаточно будет сказать, что периферическое возбуждение сосудов, устраняющее внутреннее напряжение и тревогу, представляет собой эрогенную основу мазохистского характера. Его последующее стремление избежать утраты контакта является лишь психическим отображением физиологического процесса возбуждения. Остаться одиноким в мире, т. е. быть холодным и незащищенным, означает невыносимое состояние напряжения.

В связи с этим можно было бы поставить вопрос, какую роль при мазохизме играет оральная фиксация. После всего, о чем говорилось выше, мы не можем приписать ей специфического значения, даже если она очень часто встречается, как у всех характеров с догенитальной фиксацией. Не подлежит сомнению, что оральные притязания во многом определяют ненасытность мазохистских требований любви. Вместе с тем представляется, что оральная чувственность при мазохизме – это в значительно большей степени регрессивное последствие раннего разочарования в объекте любви с последующим страхом оказаться покинутым, нежели первопричина мазохистской потребности в любви. Во многих случаях, без сомнения, обнаруживался иной источник чрезмерной потребности в любви: страх оказаться покинутым обычно возникал в связи с сильной агрессией и началом инфантильных сексуальных исследований, которые, в отличие от оральных и анальных импульсов, наталкивались на строгие запреты со стороны любимого воспитателя. Интенсивный страх наказания, препятствующий продвижению к генитальности, несомненно, является результатом этого противоречия между дозволенными, более того, поощряемыми сексуальными импульсами, с одной стороны, и угрожающими строгим наказанием – с другой. Нашему пациенту позволяли есть сколько угодно; более того, при этом его обнимали, поглаживали и т. д.; о его функциях опорожнения постоянно заботились. Но когда он начал осваивать другие возможности сексуального удовлетворения, интересоваться гениталиями матери, испытывать желание их пощупать и т. д., то тогда испытал всю строгость родительского авторитета. Если при мазохизме имеют место оральные притязания, то они, как и при других формах невроза, обусловливают депрессивное настроение. Специфическим для мазохизма, насколько позволяет судить прежний опыт, является особое сочетание кожной эротики, анальности и страха оказаться покинутым, который хочется устранить посредством физического контакта. Эта эрогенная диспозиция является одной из самых важных причин чрезмерного требования любви, имеющего специфический унтертон «согрей меня» (= «защити меня»). «Ударь меня» – это уже измененное выражение того же стремления. Все выглядит так, словно мазохистский характер получил слишком мало любви и по этой причине у него развилось столь сильное требование любви. Это верно только в том смысле, что он постоянно страдал от тяжелой фрустрации любви; но очень часто подобное требование возникает из-за чрезмерной изнеженности. Вместе с тем это чрезмерное усиление требования любви является результатом определенных нарушений, проистекающих из патриархальной системы воспитания. Вопрос заключается в том, каким образом закладываются эрогенные основы мазохистского характера. Речь идет не просто об анальной или кожно-эротической диспозиции, а о специфическом сочетании воздействий внешнего мира, затрагивающих эрогенность кожи и весь сексуальный аппарат и тем самым закладывающих основу мазохистского характера. Только зная их, мы можем понять остальные черты характера мазохиста.