Харами
Шрифт:
— Да нет же, говорю — никого не было! Их вообще сегодня как-то не видно было.
Я выбрался наружу, и в сильном недоумении сказал Васе, который в полном безразличии привалился спиной к палатке снаружи:
— Ты будешь смеяться, но нас никто не искал!
— Я не буду смеяться. Кому мы на хрен сегодня нужны!
И действительно — чего ради? Самый обычный день. Один из многих. Папен и компания драяли весь день посуду, чего-то еще делали — даже не могу представить, чем они весь день занимаются. Самое главное — не сбежали, все живы и здоровы, никто проверять их не приходил.
Лебедев с Косачем, наверное, радио весь день по рации слушали — даже за едой не выбирались. Есть же там какие-то денщики. По-моему, у Логвиненко в роте выпросили. Способный парнишка. Даже более чем способный — просто оторва.
С другой стороны — мало ли что? Кому-то надо бы на батарее оставаться. Но ведь одному уже не так интересно. Вместе с Васей сходить в гости к Молчанову — это совсем другое дело.
В памяти всплыло, что вроде Игорь говорил что-то о завтрашнем ужине. Типа, кажется, у них там будет хинкал и все такое.
Я спросил об этом у Васи. Он вяло покачал головой — ответил, что не помнит. Мне показалось, что выпил он больше меня — потому и отравился. Бедняга!
Меня осенило.
— Пойдем к Сэму. Может у него что еще есть — для поправки здоровья?
Вася усмехнулся:
— Так ведь он у Игоря. Он же и привез свое пойло. Ты что, думаешь, нас так развезло бы с двух бутылок?.. И потом, он же наверху. Ты к нему пешком собрался идти?
Я опешил с открытым ртом. Надо завязывать с водкой, к чертям собачьим такие провалы в памяти — симптом очень нехороший.
Папен был слабохарактерным, но сообразительным. Свой маневр он начал не просто издалека, а как бы выразиться?.. Издалечища!
— Опять сухая пшенка, товарищ лейтенант! Лучшего ничего нет.
Я с отвращением посмотрел на месиво в котелке. С продуктами с каждым днем становилось все хуже и хуже. По сравнению с тем, как нас кормили в первые две недели, это выглядело просто убого. Сухая комковатая пшенка. Чай без сахара. Если это можно назвать чаем. Слабо выраженный вкус, отсутствующий запах, бледный цвет. Вкусные темные сухари, которыми я тренировал свои зубы раньше, исчезли из нашего рациона. А этот, так сказать, белый хлеб, почему-то вызывал у меня стойкое ощущение тошноты.
Короче, после вчерашних шашлыков предложенные блюда энтузиазма у меня не вызвали.
Высунувшийся по пояс из палатки Вася с брезгливым выражением лица посмотрел в мой котелок, пробормотал что-то непотребное себе под нос и снова исчез в палатке.
— Чего-нибудь вкусненького хочется, — Папен посмотрел на меня снизу вверх умоляющим взглядом.
— И что ты хочешь сказать? Я должен достать вам это вкусненькое? честно говоря, не хотел, но мой голос прозвучал даже уж как-то через чур саркастически.
— Нет, — потряс меня Папен своим ответом, — мы вас сами угостим.
Я невольно открыл рот. Но быстро опомнился. Наверняка хитрый Папен придумал что-нибудь интересное. Изобретательности и изворотливости, прогрессу которых серьезно поспособствовали казарменные побои, у старины «негритянина» можно было только поучиться. Я с большим интересом посмотрел в его большие карие глаза.
— Ну-ну, старый мошенник,
Папен как-то подбоченился, и несколько даже церемонно попросил меня к буссоли. Это заинтриговало меня еще больше. Папен и буссоль! Конечно, он прошел хабаровскую учебку, получил звание сержанта, но насколько я помнил, все время обучения он провел на погрузке — разгрузке угля. Его скорее можно было назвать экспертом по сортам этого вида топлива, чем по артиллерийским приборам. Однако… Вот он — факт! Налицо!
Папен аккуратно навел буссоль на некий объект, и предоставил мне возможность взглянуть на него. Собственно говоря, можно было и догадаться это было ни что иное, как кошара.
— Ну и?.. — спросил я.
— Мы сходим с утреца — пока все спят.
— Кто это — мы?
— Я, Рамир, Пимон и Алиев. Там обязательно должна быть мука, а может и еще чего съедобного. Лепешки будем печь. Наедимся!..
Мысль показалась мне заманчивой. Сходить что ли вместе с ними? Или пусть сами сбегают, а я, если что, буду Лебедеву или Косачу зубы заговаривать. Или не стоит? Может быть, это отсюда кажется близко, а на самом деле далеко, полдня только в одну сторону идти надо.
Спрашивать разрешения у Лебедева — смешно. Если не разноется насчет мародерства, что, впрочем, маловероятно, то уж почти все продукты заберет себе — это стопроцентно. Я эпизод с коровой хорошо запомнил.
— Я поговорю с Рацем, и если он согласится, то завтра утром сходите.
— А если не согласится? Может мы сами? Типа, сюрприз сделаем?
— Никаких сюрпризов от командира батареи. Ты, Папен, смотри сам себя не обхитри… Да не думай, Рац согласится — это не проблема… Смотри сам не свисти никому. И остальным передай, чтобы держали язык за зубами.
— А то! — блеснул белыми зубами на черном лице «негритянин», и свалил.
Я попробовал пожевать пшенку. Но с пересохшим горлом твердые куски разжевывать было проблематично. Я накрыл котелок крышкой, поставил его у входа, и полез внутрь палатки — к мирно сопящему Васе.
Изложение предложения Папена для Васи заняло у меня пару минут. Примерно столько же времени Рац обдумывал ситуацию, ковыряясь спичкой в зубах. Меня почему-то разбирал смех от мысли, что он там выковыривает? Можно подумать, пшенка застряла. Или он со вчерашних шашлыков до сих пор что-то во рту имеет?
Не прекращая перекатывать спичку из одного угла рта в другой, Вася однозначно высказал одобрение проекту. Но внес важное дополнение:
— Пусть уж тогда и одеяла с матрасами принесут — если найдут, конечно.
Я крикнул Папена, и он появился так быстро, что я даже подумал, что он сидел у палатки, только этого вызова и ожидая.
Папен вопросительно уставился на нас. Вася жестом посадил его на сваленные в кучу броники, и начал инструктировать. Сержант послушно, как дрессированный слон, качал головой, но запоминал ли он хоть что-нибудь из сказанного, сказать было трудно. Внезапно Вася умолк, и попросил Папена повторить последнее предложение. Папен покряхтел, но общий смысл передал верно. Тогда Рац задал ему еще пару вопросов, и тоже получил достаточно вразумительные ответы.