Харбинский круг
Шрифт:
Я видел изумленные лица в президиуме, но остановиться уже не мог.
– Стоп! – воскликнул Михаил – остановись сейчас. Давай-ка, за вдохновенье. – Наполнил стаканчики и призывно поднял свой. Сквозь стекла очков его глаза блестели любопытством и пьяноватым задором. Чокнулись, выпили, снова похрустели луком.
–Ну, дальше!
–Дальше, дальше! Говорю же: понесло меня. Я громко и, как мне потом сказали, нагло бросил в зал вопрос: – Так что же такое левитация? – Зал вновь опешил. Видел бы ты их лица, особенно, генералов от науки в первых рядах! А я им, не давая опомниться, словно студентам втолковывал: – Левитация – это преодоление субъектом земного
– от упорядоченного, пространственно ориентированного Броуновского движения молекул в жидкой фазе человеческого тела, состоящего, как известно, на восемьдесят процентов из воды;
–от управляемого Мессмеровского магнетизма, создающего эффект отталкивания от магнитного поля Земли подобно отталкиванию друг от друга однополюсных магнитов;
– от волевого усиления биополя Гурвича и его взаимодействия с магнитным полем Земли;
– от интегрированного капиллярного эффекта, поднимающего воду над поверхностью в трубках с малым диаметром. А человеческое тело – это тьма тьмущая капилляров, то есть трубок разных диаметров.
Затем пришвартовался к физике и начал толковать о квантовой теории Макса Планка, о новейшем – от 1927 года – принципе неопределенности Гейзенберга, согласно которому, упрощенно говоря, неизвестно является ли частица в настоящий момент времени частицей или волной. Отсюда и вариации воздействия на тело земного притяжения.
Моими расчетами: всякими ионизационными потенциалами, электронвольтами, джоулями и прочим мучить тебя не буду, скажу только, что они подтверждают – человек может летать! И я заявил это во всеуслышание! И здесь, Миша, я подошел к главному. Ты помнишь четкую папину мысль о том, что каждый левитант – это носитель феномена ретикулярной формации головного мозга, то бишь, его редкой и неисследованной функции, освобождающей скрытые силы организма и приводящей их в действие? Помнишь?
– Помню, конечно! Это было в его тетради!
– Вот! Я же, как максималист, пошел еще дальше и заявил, что скрытые силы организма могут быть сведены воедино для создания подъемной силы путем сознательного запуска в работу этой особой функции мозга. Это как сцепление в автомобиле, только сцепление для нескольких двигателей одновременно. Я назвал это, – Петр сделал паузу, – “Принципом когерентности”. (от лат. сohaerens – находящийся в связи – согласованное протекание во времени нескольких процессов. Прим. авт.)
Рассказчик замолчал, его взгляд уплыл в сторону. Было видно, что он вновь окунулся в атмосферу выступления, атмосферу, окружавшую его на трибуне.
– Кхм, кхм, – кашлянул Михаил, возвращая дружка в комнату с обшарпанными обоями, – ну, ну, продолжай!
– Да. Продолжаю. Опять эти лица в первых рядах. Теперь почему-то или обиженные и недовольные, или язвительные и насмешливые. И этот ехидный вопрос из президиума: – Вы, уважаемый коллега, все доступно и хорошо изложили, словно шахматную партию разобрали, и изобретенный вами принцип огласили. Но как вы его назовете?
После этих слов друга Михаил сделал рукой останавливающий жест и сказал: – Подожди, я угадаю,– налил еще по стаканчику. Выпили. – Впрочем, что здесь угадывать? Принцип имени тебя, «Принцип когерентности Петра Соколова»? Точно? – Михаил, ожидая ответа, сфокусировал взгляд на Петре, а тот пьяновато и согласно мотнул головой: – Точно! Именно так!
– Ну, а дальше – то что?
– А
– Что? Что ты мелешь? Закосел что ли?
– Нет. Знаешь, когда я шел к трибуне, то мысленно повторял две заключительные фразы своего выступления. Я репетировал их много раз. Они должны были прозвучать так: – Товарищи! «Принцип когерентности Соколова» вытекает из последних научных открытий и опирается на них. Это и есть диалектический материализм Ленина – Сталина в науке и в действии»! Ну, понимаешь, так сказать, дань времени. Но я, знаешь ли, волновался, и получилось так, что первую фразу я отбарабанил как надо, а со второй получился конфуз. Конфуз! Я прокричал в зал митинговым голосом: – Это и есть диебетический мат…, и тут я поперхнулся, осознав, что несу совсем не то, и фальцетом закончил: Ленина-Сталина. Я хотел правильно повторить, но меня уже никто не слушал. Задние ряды укатывались со смеху, передние хихикали в кулачки и бороды, президиум в полном составе впал в состояние прострации.
– По–одожди, – прохрипел Михаил, – а то меня тоже са..са…данет в эту…..эту… проссс…а – .са..цию! Как, как? Дие…, диебе….,диебет…тический, ….ха-ха,… мат…..ха-ха,… Ленина – Сталина! Подожди! Не могу! – Михаил смеялся, а на его щеках на фоне усиленного водкой румянца проступали красные пятна истерического приступа. Пунцовое лицо склонилось к столу, сотрясаясь от смеха, пробиваемого икотой. – Вот ты нас....ик…,… нас…, насмешил! – Михаил вытер выступившие слезы, посерьезнел, глубоко вздохнул, избавляясь от икоты, и сказал: – Вот уж действительно отчебучил! Ну, ладно, не обижайся! Дальше-то что?
– Да ничего. Зал успокоили. Мой доклад не обсуждали. Быстро спровадили меня с трибуны, глядя как на олигофрена. А когда я спускался со сцены в зал, тишина была такой, будто меня провожали в последний путь. На следующий день после моего выступления, вчера, то есть, меня пригласил к себе товарищ Гутман –наш замдиректора по хозчасти и парторг института. Посадил меня на стул и сказал: – Знаешь, Кифа, я был в зале и слышал твой доклад. И хотя я не шибко разбираюсь в ваших мозговых науках, этих Гейзенбергах и Планках, Максвелах и оксидантах, но своим революционным нутром я чую, что ты, парень, сказал что-то новое, свежее. Что твой принцип ко…, ко….хере, хера.., тьфу, ну, в общем принцип, может быть дело стоящее. За исключением, конечно, «диебетического мата». Так вот. Хотел я мат замять, спустить на тормозах. Но не получилось. Кто-то стукнул наверх, и оттуда пришла указивка врезать тебе по ученым мозгам как следует, раскрутить на всю катушку и левитировать из института. Я тебя предупредил. Мой тебе совет, Кифа, уйди сам, не дожидаясь судилища с навешиванием ярлыков и обвинений в «отходе от принципов и глумления над основами». Понял?
Я спросил у Гутмана, а что, собственно говоря, произошло? Ну, оговорился человек, ну бывает же такое? Он ничего не ответил на это, только как-то странно смотрел и говорил: – Ах, Кифа, Кифа!
Я у него спросил: чего это он называет меня Кифой? Он угостил меня чайком и, вроде успокаивая, рассказал, что во время первого ареста за революционную деятельность вместе с ним в предвариловке сидел поп-расстрига. От этого русского попа он, еврей, и узнал, что Петр, если перевести с греческого на еврейский, звучит как Кифа – камень, скала. Что это имя Иисус дал одному из своих учеников за твердость веры, полагая, что он – Кифа – станет камнем, основой, на которой воздвигнется Храм Веры Христовой.