Хармонт. Наши дни

Гелприн Майк

Он брёл, не разбирая дороги, и лишь опытным, намётанным глазом сталкера отмечал, что в десяти шагах слева материализовался «Весёлый призрак», а в сорока справа наросли на болоте кочаны «чёртовой капусты» – много, целый огород. И что прямо по ходу россыпь «синей панацеи», а перед ней два пёстрых пятна, в пяти футах одно от другого. Как же вас звали, молокососы, подумал Ян, добравшись до пятен и на мгновение остановившись. Наверное, никак: клички вам ещё не достались, это ведь непросто здесь – заработать кличку, для этого надо хотя бы один раз вернуться.

Он двинулся дальше, пытаясь посчитать,

сколько раз возвращался сам, сбивался, пересчитывал и, наконец, плюнул. Впереди вновь загрохотало и заходила под ногами земля, но Ян даже не сбавил шага, он шёл и шёл, упрямо, набычившись, пока не увидел вдали развалины завода. Тогда он остановился, окинул взглядом мёртвый, некогда производственный пейзаж и двинулся напрямик. Пробрался через пустырь, на котором когда-то, видать, хранились ожидающие вывоза на свалку отходы. За полвека отходы частично сгнили, частично обратились в труху, а в основном свалялись, спеклись друг с другом и корячились теперь на пустыре, словно противотанковые надолбы на поле, через которое танки всё-таки прошли.

На разбросанный между надолбами, вросший в бетон и врытый в землю хабар Ян внимания не обращал. Здесь было его не меньше, чем в Слепых кварталах, а возможно, и больше. «Пустышки», «брызги», «браслеты», «вертячки», «погремушки» – от чужеродных общему запустению и упадку блестящих, зачастую нарядных предметов рябило в глазах.

Ян одолел пустырь и вышел к проходной. Ограда вокруг пропускного пункта обрушилась, искрошилась, а сам пункт уцелел, и хромированная вертушка-турникет стояла как новенькая, лишь поскрипывала на ветру.

– У меня пропуск, – насмешливо сказал Ян и протянул ладонь с надёжно умостившимся в ней «рачьим глазом».

Он пнул турникет ногой, отчего тот жалобно заскрипел, но повернуться и не подумал. Тогда Ян пожал плечами и, воспользовавшись отсутствием ограды, мимо вертушки проследовал на территорию.

Снова взревело, на этот раз так громко и близко, что пришлось заткнуть уши. Земля под ногами заходила ходуном, и Ян поспешно уселся, устоять на ногах нечего было и думать.

– Ну что, выдохся? – спросил Ян, когда грохот стих и земля снова стала вести себя адекватно.

Никто не ответил. Тогда Ян поднялся и мимо штабелей арматуры, мимо нагромождения труб, мимо ткнувшегося капотом в землю самосвала с завалившимся кузовом пошёл к развалинам ближайшего цеха.

Смотреть здесь было не на что: крыша цеха обрушилась вместе со стенами и похоронила под собой всё, что когда-то было внутри. Ян обогнул развалины, пробрался сквозь нагромождения разнородных обломков и через заводской двор двинулся к дальним цехам. Было их три, и от тех, что по краям, остались лишь торцевые стены. Зато тот, что посередине, устоял, и даже цистерны перед его фасадом не пострадали, а стояли вереницей, приземистые, пузатые, словно застывшее по пути на выпас коровье стадо. И труба нагло целилась в небо щербатым оголовком.

Ян уселся на обломок бетонной панели и минут пять осматривал уцелевшее здание. Идти внутрь не хотелось, отчаянно не хотелось идти, и это был не страх, а что-то другое, какое-то непонятное, подспудное чувство, но не опасности, а скорее брезгливости и отвращения к тому, что он там увидит.

Свалится

ещё что-нибудь на голову, думал Ян, отстранённо разглядывая узкий чёрный ряд, оставшийся в стене от выбитых окон. Труба, например, навернётся, и никакой пропуск не спасёт. Или стена рухнет. Да мало ли что.

Он вздохнул, поднялся и побрёл к цеху. Всё, что могло свалиться, навернуться и рухнуть, уже давно свалилось, навернулось и рухнуло, сказал он себе. Так что нечего искать отговорки. Он пришёл сюда, чтобы увидеть воочию, от чего Зона грохочет и трясётся. А раз так, поворачивать обратно поздно – если собирался чуть что поворачивать, не надо было и затеваться.

Ян добрался до ближайшей цистерны, поразмышлял, стоит ли влезть на раму, достичь сливного колпака и посмотреть, пустая цистерна или полная. Махнул рукой, протиснулся в зазор между сцепками и оказался напротив цеховых ворот. Были они наполовину перекрыты перекосившимся, сорвавшимся с направляющей полотном, и Ян опасливо, будто никакого пропуска у него не было, мелкими шажками двинулся к чёрной трапеции проёма. Постоял на пороге, пока глаза не привыкли к темноте, и шагнул внутрь.

Цеховое оборудование частично рухнуло, загромоздив помещение и сделав его непролазным. Минут пять Ян всматривался в хаотичные переплетения металлических конструкций, в голубые всплески «ведьминого студня», пышущие из провалов в полу, и во что-то вздымающееся, чёрно-лиловое у дальней стены, едва различимое в просветы между завалами. Ян стиснул зубы и по стенке, преодолевая, перелезая и карабкаясь, двинулся в глубь цеха. Что-то ворчало там, всхрапывало, вспухало, с шипением лопалось, опадало и вспухало вновь. Последний завал дался особенно трудно. Ян ободрал руки об острые зазубренные края треснувших стоек, распорок и перекладин, пока продирался через него. А когда, наконец, продрался, застыл и, не в силах оторвать взгляд, стал смотреть.

Пол цеха провалился, образовав вытянутый восьмёркой котлован с рваными краями. И в этом котловане варилось, кипело, вспухало чёрно-лиловыми пузырями, лопалось и опадало что-то невообразимое, мясистое, переливающееся багровым и фиолетовым, жуткое и завораживающее одновременно. Оно кряхтело, урчало, постанывало, и звуки, отражаясь эхом от уцелевших заводских стен, искажались, превращаясь в те самые утробные всхлипы, ворчание и храп, которые слышны были снаружи.

Когда глаза привыкли окончательно и зрение сфокусировалось, Ян различил, что варево в этом адском котле неоднородно. В нём, то всплывая на поверхность, то исчезая в уродливой чёрно-лиловой утробе, перемещались некие чуждые этому аморфному киселю предметы, метались в нём, словно неразварившаяся крупа в кипящем супе.

Хабар, понял Ян, разглядев показавшийся на мгновение и тут же засосанный в недра лопнувшего пузыря «Золотой шар». А вот и «синяя панацея», окрасившая поверхность варева в ультрамарин и секунду спустя в нём растворившаяся. «Белые вертячки», «пустышки», «браслеты», «сучьи погремушки»…

Когда Ян, потрясённый, выбрался из цеха наружу, солнце подплывало уже к западному горизонту. Вот оно как, вот, значит, что это такое, беспорядочно думал Ян, пересекая заводской двор. Надо же, гадость какая, пакость какая, дрянь.