Хасидские рассказы

Перец Ицхок-Лейбуш

Случилась Вольф-Беру обратная подвода. Поехал Вольф-Бер на санях, дело было зимой, домой. Дорога хорошая, гладкая.

Хасид, нашедший крестьянина, усадил Вольф-Бера в плетенку, накрыл одеялом, крикнул: «трогай!» и они поехали.

Крестьянин правит, а Вольф-Бер углубился в размышления о божественном, приготовляется к молитве, к которой приступит в первой же корчме.

Забыл вовсе, что теперь везде «монопольки» пошли, и еврейских корчем почти не видать.

Между тем, плетенка стала сползать, видно, отвязалась, а как стали подыматься в гору, и вовсе съехала.

Вольф-Бер

сидит в плетенке на снегу, а мужик, знай свое, погоняет. Пытался Вольф-Бер кричать, но на его счастье мужик попался глухой — не слышит. Еле выбравшись из плетенки, Вольф-Бер побрел пешком, и угодил домой к самому обряду обрезания.

16

Входит Вольф-Бер в дом, а там обряд уже кончен, народ за столы садится; Вольф-Бер также умыл руки и сел между людьми своего звания.

Носка расхаживает с бутылкой вина и угощает гостей побогаче. Но, увидев Вольф-Бера, подошел к нему, поздоровался, спрашивает о ребе. Вольф-Бер тогда шепнул ему на ухо о четырехстах рублях.

— Будет — ответил Носка.

Так оно и было.

Вольф-Бер, усомнившийся в словах ребе, наказан был пешим хождением, а Носка вскоре после этого выиграл четыреста прусских талеров по бранденбургскому лотерейному билету.

Но зачем ребе понадобились четыреста рублей?

Ребе впоследствии нам объяснил.

Носке суждено было разбогатеть лишь личным трудом, а попользуйся он выигрышными деньгами, и счастье бы ему изменило, как часто бывает в таких случаях.

Ребе забрал поэтому выигранные деньги и приказал никогда больше не покупать билетов. С тех пор Носке стало еще больше счастливить и он стал богат.

Приближенный — литвак

17

Но что иногда может случиться!

Литвак стал приближенным нашего ребе.

Он еще поныне здравствует — этот литвак.

Случилось это неспроста, конечно; у нас, как вы уже знаете, все внешне обстояло просто, и лишь чувствовалась тайная Божья сила. В нашем городе стояла рота солдат, и этот литвак, служил в той роте. Полюбился он ротному, — заслужил нашивки. Службу он знал, как свои пять пальцев. И неудивительно: человек ученый до всего дойдет. А слово Божье он знал хорошо. Зайдет, бывало, иной раз в синагогу, возьмет книгу и учит, как литваки мастера учить, — больше вширь, нежели вглубь. Не еврейской пищей не станет же такой питаться. Вареное ест у евреев по субботним дням. Но не всякий охотник пригласить к себе в дом литвака, вот почему он и попадал к Носке.

18

Носка был уже тогда женат на второй жене.

Хотя второй брак, как где-то сказано, — «по заслугам человека», тем более что ребе сам одобрил этот брак, — некоторые говорят, что он даже указал Носки на нее, но это уж преувеличение, ребе лишь одобрил, — однако, жена досталась Носке не подстать.

Внешне, зачем зря болтать, все обстояло хорошо: она из хорошей семьи, о ее

отце родитель нашего ребе, покойный воркский цадик, отзывался, как о почтенном и ученом еврее; лицом также хороша, и хозяйка домовитая, каждой копейке счет знает. Но Носке она была не под пару; его благотворительность ей не по нраву пришлась.

Как везде на свете водится, молодая хозяйка при старом муже — владычица в доме. Вот она и стала править, и все пошло по-иному. Не сразу, конечно, для этого она слишком умна была, но исподволь на свой манер поворачивала. Сначала дом для нищих открыт, но сердца замкнуто; затем лишь дверь открыта, а дом недоступен: у нее ноги молодые, побежит бедняку навстречу, сунет грош или кусок хлеба, и с Богом! Милостыню, мол, прими, что поделать, но полов не грязни!

Носка, бедный, вздыхал, но промалчивал.

То же с субботними гостями.

Богоугодное, мол, дело гостей принимать, но и она — человек, она также желает порадоваться празднику, а какое тут удовольствие, когда вокруг стола усядутся больные да оборванцы, при одном виде которых ее тошнит! А если она недовольна, то и гостям не весело. Пусть они поэтому лучше за ее счет в харчевне потчуются.

Один лишь литвак ей по душе пришелся, его она и за стол сажать не прочь.

Носка рад хоть одного гостя за столом иметь!

19

От Носки литвак пробрался и к ребе. Он столько наслышался про ребе в доме Носки, что его взяла охота взглянуть на ребе. Получив на несколько дней отпуск, он махнул туда.

Можете себе представить, как на него там взглянули: во-первых — солдат, — от пейсов и следа нет; во-вторых, — литвак: его и не поймешь.

Но оскорбить царского слугу тоже не резон! Его допустили. Ребе поздоровался с ним и спрашивает:

— Как поживаете? — Заметьте: на «вы».

У нас было в обычае, что ребе всем говорил: ты. Но, не желая, из-за греха ли, или по другой причине, приблизить человека к себе, ребе обращался к нему на «вы».

То же было и при прощании.

— Поезжайте с миром! — пожелал ему ребе.

Но литвак уже заметил разницу в обращении и спросил:

— Ребе, почему вы не желаете приблизить меня, как прочих? Разве я не еврей, или я согрешил чем-либо?

Ребе молчит.

Но литвак заявляет, что с места не двинется, пока ребе не благословит его, по своему обычаю; литваки ведь — народ упорный.

Ребе вздохнул и говорит:

— Я, по правде сказать, тебя немного побаиваюсь, но, если ты настаиваешь: — поезжай с миром!

20

Почему ребе вздохнул и чего он боялся, тогда не знали. Наши понимали, что здесь что-то кроется, но в городе смеялись. Остряков везде довольно, они и шутили, что ребе боялся, авось у солдата под мундиром ружье спрятано; что он испугался грамотного человека, авось тот заведет ученую беседу, и так далее.

Потому что, чем проще казались людям поступки нашего ребе, тем чаще в нем усомнялись.

Лишь потом оказалось, что ребе очень далеко предусмотрел.