Хата за околицей
Шрифт:
Любовь юноши теперь уже глубоко укрепилась и выросла до громадных размеров, а в первые минуты это была игра воображения, инстинктивное влечение к хорошенькому личику. Фомка хотел провести с девушкой несколько приятных минут и бросить ее, на деле вышло иначе: захотелось ему жениться во что бы то ни стало. Знал он, как не по сердцу придется родителям эта женитьба, видел их отчаяние, слышал упорный отказ, но воображение развертывало перед глазами прекрасную картину жизни в скромном уголке, наедине с любимым существом, вдали от шума людской
Правда, находили иногда на него минуты прозаического благоразумия и стоицизма, и он смеялся над собой, над своей любовью к цыганке, над глупостью и нерасчетливостью, над увлечением, но эти минуты были коротки: воображение направляло мысли и расчеты в другую, совсем противоположную сторону. Фомка как-то от ставичан узнал, что Маруся находится под опекой Ратаев, и тотчас же отправился к ним.
Солодуха этого только и ждала. Завидев издали паныча, она толкнула старика за печь, чтобы гость не стеснялся его присутствием и был откровенен. Дед осерчал было, но баба шепнула, что дело идет о сироте, и зажала ему рот, старина спрятался и захрапел, насторожив уши. Старуха, как ни в чем не бывало, начала суетиться около печи и горшков, даже не заметила, как вошел Фомка.
— Здравствуй, матушка, — сказал шляхтич, немного смутясь.
— А, это паныч! Какими судьбами? — с удивлением отвечала старуха. — Уж не заперты ли ворота, вот сию минуту отворю.
— Нет, нет, не надо! — садясь на скамью, произнес Фомка. — Я пришел к тебе посоветоваться.
— Господи, уж не шутите ли вы? Э, да так и быть! Говорите, что вам нужно, только наперед скажу, — лукаво прибавила старуxa, — любистику у меня не найдете… Ну, батюшка, извините, проговорилась, на что вам это зелье? И без него вам стоит мигнуть и — девка ваша.
— Что много говорить? — вставая, сказал Фомка. — Скажи-ка лучше, матушка, родня ли тебе та девушка, что живет за селом?
— Не то, что родня, а так, все равно, что родня… Вот видите, мать ее перед самой смертью упрашивала меня присматривать за сиротой, и только, а больше ничего!.. А вам на что это знать?
— На что? — произнес парень, глубоко вздохнув. — Таиться нечего: откровенно тебе скажу, что я с ума схожу от нее.
Старуха выразила удивление, всплеснула руками, наморщила брови, зачмокала и подсела поближе к нему.
— К чему это? — сказала она, подпирая дряблое лицо сухой, сморщенной рукою. — Вы думаете, обмануть сироту так же легко, как поднять гриб в лесу? Ну, нет… вы не знаете Маруси.
— Ох, знаю, знаю! Неприступная такая, что Боже упаси!
— Ну, так в чем же дело?.. Бросьте ее. Из этого ничего не выйдет: одурачить вы ее не одурачите, а жениться панычу на сироте-цыганке тоже не приходится.
— Зачем мне и жить без нее? Уж лучше смерть!
— И, полно! Вам так только думается… Господи, разве она одна! Вам нетрудно найти другую. С этой связываться нечего, хитра — каким-нибудь подарком не заманишь, ничего не сделаешь, паныч,
— Ну, так я женюсь! — смело и бойко произнес парень. — Что будет, то будет, а я-таки женюсь!
— Э, что вы? Куда ж вам жениться на цыганке? Будто не знаете своих? Батюшка да матушка прогнали бы вас, и в дом не пустили бы, и сыном не признали бы…
Фомка повесил голову, а Солодуха продолжала:
— Вот только кровь даром портите. Девка неприступна… ну, брось! А девка-то в самом деле красотка, жалко кинуть, — продолжала старуха, раздувая огонь, и без того пожиравший отставного лесничего, — такой не то что в селе, а в целом свете не сыскать.
Лесничий глубоко вздохнул.
— А тут такая беда, — горько произнес он, — ни подойти, ни поговорить, наглядеться даже вдоволь нельзя.
— То-то же, она такая опасливая и скромная у меня: чуть только услышит топот или шум какой на дороге, тотчас и спрячется в избу…
— Неужто ты, матушка, ничего не можешь сделать? Я ведь ничего особенного не хочу: поглядеть бы мне да поговорить и только! Сделай мне такую милость… Вот кладу рубль на стол, пособи только!
Старуха с ужасом отскочила от паныча.
— Что? Что ты? Одурел, что ли? Хочешь, чтоб я из-за рубля погубила сироту? Хоть и бедна я, да в Бога верую!
— Да послушай, матушка, — умоляющим тоном произнес Фомка, — дурного я ничего не требую и не хочу, вот только как будешь там в избе, дай мне знать и впусти в дверь, позволь на своих глазах посидеть да поговорить с нею.
— Нет, ни за что!
— Ради Бога, сделай милость.
— А как твои родители узнают?
— Не узнают, ты только сделай то, что я прошу, а там что будет, то будет. Мне хоть умирать, не могу жить без нее.
Все устраивалось по желанию Солодухи, но она прикинулась стесненной, озабоченной, и только начмокавшись вдоволь, шепнула Фомке на ухо что-то, отчего у него засверкали глаза, довольный результатом визита, он выскочил за дверь и исчез за избами.
А тут из-за печи высунулся слепец, подкрался к столу и ну искать целкового, но так как старуха давно успела припрятать деньги, то дед не нашел ничего.
Поднялась буря. Солодуха утверждала, что не приняла подарка, а Ратай отчаянно размахивал палкой, к счастью, на столе явилась косушка и усмирила буйство почтенной четы.
Как только начало смеркаться, старуха отправилась к Марусе.
Девушка, окруженная стадом домашних птиц, сидела на завалине. Завидев ее, Солодуха остановилась, чтобы приглядеться к картине, открывшейся перед глазами.
В самом деле, тут было на что посмотреть. Прекрасная девушка в белой рубашке, в красном фартуке щедрой рукой сыпала во все стороны зерна, а голодные питомцы ее на лету хватали пищу. Серые и белые гуси, пестрые голуби, хохлатые куры, собака и кошка окружили хозяйку, даже более смелые воробьи по временам врывались в чужое стадо и, схватив одно-другое зерно, прятались под крышу!