Хайноре
Шрифт:
А ведь когда-то она так до одури рыжего своего боялась… за то, что сиротой ее сделал, за то, что Гавара, как квохталку, придушил, за то, что ее брал, невзирая на мольбы и слезы… но этих людей она боялась по-другому. Так боятся палача или смерти, так боятся чудища из сказок, так, будто холодной воды выпил, и теперь чувствуешь, как она растекается по нутру, так, будто знаешь, дерзнешь — и тебе не простится. Убьют тебя, точно убьют, тут ты не нужен, чтобы дорогу показать, чтобы ладным малым среди людей прикинуться,
В Таронь они приехали на четвертый день, с петухами.
Утро занималось пасмурное, пахло дождем и дул холодный сырой ветер, осенний, поняла Нора. Осень пришла. Это видно было и по людям здесь — все суетились, собирали ранний урожай, готовили новый, поля подле Тарони уже золотились стогами. Но когда их телега завиднелась у крепостных ворот, когда пересекла их и двинула дальше, глубь каменных старинных стен, люди побросали свои дела и смотрели. Шептались о чем-то, нос воротили, плевались.
— Убийцы… Палачи…
— Хде? А хде?!
— Вон едуть.
— Погань какая…
— Ну всё, расчехляй, палач, топор.
— А что начальник?..
— Еще не воротился, говорят.
— Ничего, воротится — разберется.
— Разберется, разберётся.
Нора спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть никого, и чтоб ее не видели, хотелось свернуться в калачик и исчезнуть.
— Что же будет с нами… — плаксиво прошептала она, прижимаясь плечом к рыжему. — Что же нам делать… Не хочу умирать… Ой, мамочка моя…
Но северянин молчал. Смотрел на всех волком, и молчал, точно камень могильный. Уж ему-то, думала Нора, не страшно, он же воин, он же со смертью на короткой ноге, он вон какой сильный, говорила она себе. Так и ты не будь трусихой! Ты женой ему хотела быть! А волки мышей в жены не берут!
— Рыжего в темницу, шкуру его в допросную. На цепь.
Их выволокли наружу, Нора плакала и причитала, а северянин все рычал на нее, шипел:
— Заткнись! Слушайся, не спорь ни с кем, делай что велят, поняла? Хоть раз в жизни меня послушай!
— Не хочу! Не надо! Не бросай!..
Нора кинулась следом, но Варой схватил за волосы и больно дернул. Она сидела на грязной дорожке, ревела и смотрела, как северянина, мужа ее и мучителя, уводят в крепость, толкают в спину, смеются и глумятся. А потом увидела нож на поясе у одноглазого, и очнулась уже привязанная к стулу в каком-то сыром подвале. Саднило лоб, голова плыла, руки и ноги окоченели. Холодно тут было, мерзко, слезы застыли на лице и противно стягивали щеки.
— Звать-то тебя как?
Одноглазый сидел за столом напротив и точил нож. На скуле под здоровым глазом кровил порез.
— Х… Хайноре… Нора…
— Прям как королевскую дочку, — хмыкнул он. — Мамка из тебя принцессу
— Н… нет…
— Ну уж наверняка честную девушку, так?
Нора кивнула, изо всех сил стараясь не смотреть на его кровавую рожу.
— За каким ж лесным хером ты с убийцей якшаешься?
— Он не убийца! Нет! Не так все было! Так… так получилось… он не нарочно… скажите, скажите все начальнику, скажите, что я Нора, дочь лесника, скажите ему, он придет, он с моим тятей хорошо знался, я ему расскажу, как было, скажите, пожалуйста…
Нора замолчала, запыхавшись и дрожа от холода, но лицо одноглазого было неподвижным и жутким, как у деревянной куклы.
— Начальника ей надо, вы гляньте. Думаешь будет ему дело до тебя, начальнику?
— Он… он с моим тятькой знался…
Варой усмехнулся и тут же покривился, потрогал грязными пальцами порез.
— С ножом хорошо управляешься. Кто учил?
— Тятька… а потом… потом…
— Рыжий твой? — ухмыльнулся одноглазый.
Нора всхлипнула.
— Значит, в самом деле полюбовники, — Варой цокнул языком и покачал головой. — Ой, не хорошо. Знаешь, как таких как ты называют?
— К-как?..
— Блядские жёнки. Лет эдак двадцать назад, девок, которых северяне приходовали в своих набегах, жгли. Живьем. Очищали так, от богомерзких меток. Я мальцом был, когда мою сестрицу вот так вот чистили. Хорошо скворчала, как сейчас помню.
Нора сглотнула, чувствуя, как сердце укатывается куда-то вниз, под ноги.
— Что, не знала? Ну верно, ты же из Мельнского предместья, на вас северяне не ходили. А знаешь, что сейчас с такими, как ты, делают? Нет?
— Н-нет…
— И хорошо, голубушка. Такое лучше заранее не знать. Ну а теперь давай-ка расскажи мне, как оно все было.
Северянин сказал, чтоб она слушалась, чтоб делала, как велят, а Нора со страху иначе и не смогла, выдала одноглазому всё, как было, что знала, что видела, и что не злодей рыжий, что не надо его казнить, пожалуйста, а лучше все же позовите начальника, дайте словечко ему сказать, он поймет, поймет ведь… Но Варой ничего не отвечал, только кивал, ковырял ножом под ногтями, слушал, а потом, когда Нора закончила говорить, велел стражнику, что караулил у двери, запереть ее в комнате.
— Вы… вы начальнику скажете? Скажете, что я Нора, дочь лесника, друга его? Скажете?
— Конечно, скажу, — заверил ее одноглазый, — Поссать только схожу, а потом к начальнику, докладывать.
— Вы скажите обязательно, я буду ждать, и попросите… попросите, чтобы не обижали… чтобы не били… он не злодей… не злодей он…
И когда у нее перед носом захлопнули дверь какой-то каморки, когда поковыряли ключом в замке, и стало совсем тихо и одиноко, Нора упала на пол и всласть наревелась.