Хазарат
Шрифт:
Если бы он стал толковать насчет того, что тяжелое вооружение шурави в целом гораздо эффективней того, каким располагают ныне они сами, то его речи лишь навели бы на души будущих бойцов и командиров темную пелену уныния: при описанном положении им остается только помирать, пусть и с честью. Сердце каждого воина кипит радостью, когда он слышит слова, приписываемые красавице Малалай: «Если не погибнешь ты в Майванде, клянусь, позор не минует тебя, любимый!». [2] Все так, Майванд Майвандом, но ведь для успешного завершения очередной войны им не гибнуть надо, а оставаться в живых, чтобы громить и устрашать врага дальше, пока он не покинет территорию
2
Надпись на памятнике афганским борцам за независимость на проспекте Майванд в Кабуле. Проспект назван в честь кишлака под Кандагаром, где в 1880 году произошло решительное сражение второй англо-афганской войны.
Да и вообще, размышлять о стратегии, задумывать операции, изучать военную науку, чтобы не совершать роковых ошибок, приводящих к гибели сотен, тысяч или даже десятков тысяч, — дело вовсе не простого солдата.
Но почва их душ уже была обильна увлажнена страданиями и ждала, чтобы в нее упали зерна его слов.
Поэтому он, в очередной раз вздохнув и оставив стратегию в стороне, возвращался к разбору тех военных хитростей, что приходят на ум и используются уже в ходе сам о й конкретной операции или кампании.
— Вы должны беспрестанно пытаться встать на место своего врага, — несколько угрюмо говорил майор Даврани, посматривая то на правый, то на левый фланг строя. — Учитесь смотреть на позицию его глазами. Когда это вам удастся, легко будет придумать то, что отвлечет внимание противника от ваших истинных намерений.
Завершив фразу, он встряхивал иссиня-черной шевелюрой и наклонял голову, глядя на них исподлобья, как будто не до конца им доверяя и желая убедиться, что они понимают его правильно.
— Что позволило шурави взять штурмом дворец Тадж-бек, потратив на все дело меньше часа? — Майор оглядывал строй, словно ожидая, что кто-нибудь продолжит вместо него. Все молчали. — Цитадель, которую охраняли многократно превышающие силы самых лучших солдат и офицеров? Которая благодаря этому считалась неприступной?
Поскольку никто не брался за развитие и окончание рассказа об упомянутой стратегеме, он продолжал сам:
— Во-первых, батальон шурави тоже делал вид, что охраняет дворец. А раз так, афганцы видели в советских солдатах братьев по оружию. Во-вторых, на протяжении нескольких дней и ночей их бронемашины непрестанно ревели — то прогревали двигатели, то занимались боевой подготовкой. Этот рев стал всем привычен. Никого не удивлял. Не вызывал подозрений. На него не обращали внимания, никто не видел в нем признак надвигающейся опасности. Поэтому когда машины шурави пошли на штурм, гвардейцы слишком поздно поняли их истинные намерения…
Майор приводил и другие примеры, извлекая их из памяти или пролистывая потрепанную, в бумажной обложке и на простой бумаге книжечку Секста Юлия Фронтина, прижившуюся в его скарбе еще с тех времен, когда он учился в Кабульском военном университете. Напечатанная где-то за морями, она продавалась в местном киоске; по ней, кстати, он начинал учить английский, так что, если смотреть в корень, именно растрепанная ныне книжица привела его когда-то на скамьи Британского армейского штабного колледжа в Кемберли.
Саид Пашколь не знал, что те военные хитрости, о которых толкует майор Даврани, называются стратегемами, но их дух был знаком ему с детства, ничего неожиданного он не слышал, высокая военная наука вставала перед ним как что-то знакомое, привычное и родное.
Он и сам использовал все это, когда продумывал собственные операции. Так, засаду под Хазаратом подсказала в первую очередь логика поведения самих шурави: источники в афганских
Готовя отряд, Саид Пашколь, сам того не зная, прибегал к тем самым стратегемам, что жили в полевой сумке майора Даврани, в затрепанной книжице, принадлежавшей перу Секста Юлия Фронтина.
Все, оказывается, уже описано. Например, ремень его автомата решил сыграть с ним злую шутку перед самым началом операции. Но Саид Пашколь сумел вывернуть случай наизнанку — и вместо задуманного судьбой поражения одержал пусть маленькую, но очень важную победу.
Дело было так. Поздней ночью грузовичок, едва переваливаясь по камням, довез их до последнего кишлака. Парни Саида Пашколя — все одиннадцать человек — выгружали оружие. Сам он проговаривал последние наставления водителю: что бы ни случилось, ждать их на месте. Закончив, стал выбираться из кабины — и, как на грех, застрял: ремень автомата попал в проем между сиденьями, зацепился за что-то, а может и запутался в рычагах. Шаря в попытках высвободиться, он уже видел, как смотрят на его судороги бойцы. Дурной знак: ведь на дело идти, а командир застрял! Лица темнели, в глазах тень смятения: кому, правда, охота начинать операцию с черных примет?
Саид Пашколь не знал, но ведь и Сципион, переправив войско из Италии на африканский берег, поскользнулся, сходя с корабля, и, заметив, что солдаты напуганы этим, тут же обратил источник их страха в источник бодрости, заявив: «Приветствуйте, воины, я придавил Африку!»
И солдаты фиванца Эпаминонда встревожились, когда ветер, сорвав украшение с копья военачальника, отнес его на гробницу какого-то лакедемонянина. К счастью, Эпаминонд нашелся и крикнул: «Видите, уже и гробницы врага украшаются для похорон!»
Саид Пашколь тоже нашелся и сказал, смеясь:
— Нет, ну каково? Машина даже не хотела отпускать меня — знает, что все равно мы скоро вернемся с победой!..
А его придумка насчет мешковины? Она оказалась настолько эффективной, что могла бы занять в книге Фронтина место рядом с консулом Эмилием Павлом или скифской царицей Томирис. Или, например, на одной странице с египтянами: те, готовясь к бою на полях, прилегавших к болотам, покрыли болота травой и ветками: когда началось сражение, они притворились, будто убегают, и завлекли неприятеля в топь.
Кстати говоря, завлечение он тоже предусмотрел: два бойца болтались в кишлаке прямо на глазах шурави до тех пор, пока эти болваны наконец-то их заметили.
Но такого рода сладости-конфетки, до поры до времени скрывающие истинную горечь, дело обычное, всем известное. А вот мешковиной Саид Пашколь по-настоящему гордился.
Прежде они использовали только естественные складки местности — пригорки, камни, рвы, перетекающие друг в друга ущельица, каких в горах всегда хватает. А он приказал, подготовив пулеметные гнезда, покрыть их мешковиной. Рыхлая, серо-коричневая, грубая, точь-в-точь как бугристый песчаник, она настолько сливалась с камнями, что почти исчезла из виду, пряча под собой глазастых и настороженных бойцов. Именно благодаря мешковине они, не опасаясь быть обнаруженными, позволили идущей к собственной гибели роте не только полностью выбраться из узкого каньона, но и распределиться по всему пространству долины. И даже дали время, чтобы шурави окончательно расслабились.