Хазарянка
Шрифт:
«А боле и нечем ему соблазнить на покупки! Ведь и подков для моих лошадушек у мя вдосталь!» – мысленно усмехнулся Веденей, и одновременно ощутил: потеплело на сердце. Ибо наново возрадовался богатствам своим, обретенным усердными разбойными трудам.
«Повезло мне, что обильна Земля наша на чужое добро! Да и я был вельми хваток!» – умозаключил он, относясь к себе с неизменным позитивом, лишь крепчавшим с годами…
И верно! Было чем поживиться в Земле вятичей внутренним лиходеям, и было на что зариться (особливо, Киеву!) лиходеям-агрессорам извне. Ведь вятичи, вызывающие сегодня наибольший интерес у любителей древнерусской истории и корчевавшие пни на
И размышляя о достоинствах своей Земли, равно и населявшего его племени, принадлежностью к коему искренне и патриотично гордился, достойный Веденей, урожденный шестым сыном, отчего и наречен был родителями Шестаком, неторопливо управлял конем, одновременно наслаждаясь солнышком, ведь днесь вернулась теплынь…
Спешившись у меняльной лавки, где был отравлен корыстолюбивый Елага-возница, понапрасну предавший своего благодетеля, и оглядываясь, куда бы приладить повод, Веденей узрел поодаль от логова Глота явно бывалую ворону, степенно вышагивающую, обходя обильные лужи свежего наполнения, в поисках, чем бы поживиться, и неспешно озираясь – не из вящей опаски, а по привычке с младых коготков. И задумался он, суеверный, к добру таковая встреча або ко злу.
А и вывел: «Незачем опасаться злого от менялы. Кто он, в сравнении со мной? Мелочь! Аще ж предложит дельное – и в половинную цену, тогда точно к добру!». И удовлетворившись сим выводом, определил коня у опорного столба – шагах в сорока, ежели брать одесную от входа. Однако продолжало терзать его любопытство!
Едва взошел он в помещение со столь низким потолком, что чуть не коснулся макушкой, хозяин, немедля, набросил кусок ткани на прилавок, где пребывали пять-шесть невысоких столбиков монет разного достоинства и происхождения и весы с разновесками для их взвешивания. И отослал подручного крепкого сложения, потребного для силовой подмоги в случае форс-мажора (ведь иные посетители меняльных лавок, увы, злонамеренны!), дабы оный прогулялся неподалеку. Сам же шагнул навстречу гостю, весь расплывшись в улыбке самого искреннего радушия, ибо располагать к себе прямо с порога был обучен еще в секретной лесной школе, что в получасе верховой езды от озера Асканиус.
А пред тем зарекомендовал себя нелегальным для окружающих сотрудничеством с региональным отделением политического сыска, являвшимся необходимой предпосылкой скрытного призыва на штатную тайную службу – столь же обязательным, что и первая ступень для космической ракеты из двадесять первого века, без коей невозможен вывод на орбиту.
Ведь именно тайное осведомление о поступках и настроениях своих товарищей, друзей и даже родичей являлось базовым элементом обязательной практики духовного очищения от всяких там предрассудков. Включая и прополку от сорняков пресловутой морали, заведомо лишней при исполнении служебного долга, а нет ничего выше!
По прохождении трехгодичного контрольного срока без нареканий от кураторов, его тщания приметили вербовщики из внешнего сыска Ромейской империи.
И по завершении продолжительного собеседований и доскональной проверки биографии – на предмет поиска изъянов в родословной (а отец его был греком из Фессалии, мать же
– Уж и не чаял я, что отзовешься на мой призыв. Рад, сердечно рад! Ведь приглянулся ты мне еще при первой нашей встрече, даже издали, – начал меняла ладить свои подходцы, расцветая все шире с каждой молвленной фразой.
«С чего бы вдруг я приглянулся ему с первой же встречи, да еще издали? Что за прыть? Не из срамцов ли сей, коим отвратен женский пол? – разом насторожился Веденей.
Впрочем, Глот, мигом уловив те сумления, сразу и прояснил:
– Ведь издалека было видно, что премудр ты, и можно заводить с тобой любые дела – явные и неявные. А редкостны таковые вятичи в наших краях! Посему и решил познакомиться поближе. Вдруг и друзьями станем?
«Задружиться с менялой? Западло сие для мя, героя и ухаря! Да и знакомцы мои осудят, сочтя за бесчестье, а с ними и прелестницы», – живо рассудил былой убивец с кистенем, ноне вельми дороживший своей морально-деловой репутацией.
А Глот и тут уловил! И открылся – с явным душевным надрывом, не утаивая горечи в скорбящем его сердце, израненном моральным несовершенством вблизи и поодаль:
– Да, меняла я! И подвергаюсь за то неправедным поношениям! А и отец мой покойный, вятич из самых корневых, менялой был, и многих от разора выручил, ибо милосерден был, оставаясь лишь с малой прибылью…
Ведаю: есть среди главнейших богатеев и те, кои презирают наше благородное ремесло, купаясь в злате, доставшемуся им по наследству. Однако твердо верую: благостно оно, иным промыслам на зависть! И ведет к преуспеванию тех, кто обращается за ссудами на вельми щадящих условиях, кои никогда не представили б в иных пределах, не бая уже о презренном Киеве.
Ясно, что сим милосердием мы наделяем лишь самых добродетельных, кои пробиваются наверх собственными трудами. Взгляни в самого себя! Купаешься ли ты в злате, доставшемся от отца с матерью?
«Ежели б! При отце с матерью, погрязшими в безделье и лености, токмо и умея, что зачинать да рожать без счета, радовался я и каше на воде из сорного зерна, а о гороховой и не мечтал!» – с горечью припомнил Веденей.
– Однако не утаю, что не уважаем мы промотавших свое нажитое, пущай и честным трудом, вроде твоего Горазда, у коего, наслышан я, ты в подручных ходишь, – ловко подвел матерый сходник от ромеев к желаемой теме. – Остерегись! Идет он на дно, и тя утянет!
– Да что несешь ты! Не подручный я, а сам по себе! – вскинулся названый подручный.
– Не возбуждайся столь! И не роняй себя гневом на неудачника Горазда! Ему уж ничем не помочь. Ведь и последний терем мне продал, еще и прогулочный челн! – присоветовал меняла-нелегал, резво переводя стрелки магистральных мыслей своего гостя.
Веденей – натурально опешил от услышанного. Ибо не ожидал он, что его наставник и благодетель скатится, бая по-современному, ниже уровня ливневой канализации.
– Зрю: не ведал ты о сей печали, – лицемерно молвил недостойный Глот, заочно издеваясь над тем, коего сам и облапошил. – Погодь. Закроюсь изнутри, дабы никто не помешал нам, и растолкую.