He первая атака
Шрифт:
Когда командир роты связи старший лейтенант Горохов шагнул вперед, он увидел, что вместе с ним решительно вышли из строя Антопов, Герман, Захарин, Черновол, Бениашвили и работник дивизионной газеты Сергей Деревянкин. А люди все выходили и выходили из строя.
...Отобрали девять лучших, отобрали, взвешивая и учитывая все: характер, выносливость, умение плавать, преодолевать горные преграды. Комиссар Мурадян Виктор Асланович с радостью думал, что в этой первой штурмовой группе и русские, и армяне, и украинцы, и грузины, и татары. Полный интернационал. Представители многих народов слились воедино, чтобы первыми начать штурм и освобождение
И тут, когда батальону уже разрешили разойтись, Мурадян увидел фигуру молодого киргиза, рядового Чолпонбая Тулебердиева. Тот, раскрасневшийся, с обиженным лицом, бежал к командиру отделения сержанту Захарину.
Точно отлитый из одного куска металла, он отдал честь.
— Товарищ командир отделения, разрешите обратиться к командиру взвода, — прозвучал его почти оскорбленный голос. И узкие, чуть надломленные у концов брови сошлись на переносице.
— Разрешаю, — быстро отозвался Захарин, не очень поняв, почему так официально: ведь они же — друзья.
— Товарищ командир взвода! Разрешите обратиться к командиру роты! — тем же голосом, но еще более настойчиво начал Чолпонбай Тулебердиев, когда встал перед высоким младшим лейтенантом Германом.
Умные, большие, чуть печальные глаза офицера на миг недоуменно вспыхнули и улыбнулись. Он осмотрел солдата с ног до головы и подумал: боец как боец. Ничем вроде от других не отличается. Скромный, внешне спокойный. Вот только глаза какие-то особые — добрые, лучистые и очень зоркие. Ничего не ускользает от них. И смелый очень...
— Разрешаю!
Чолпонбай помчался к командиру роты, обогнал его на несколько шагов, повернулся, подошел строевым:
— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к командиру батальона.
Антопов, любящий Чолпонбая и старавшийся во всем содействовать этому парню, который сам помогал всем, чем мог, остановился.
— Очень нужно?
— Очень!
— Обращайтесь.
От командира батальона Тулебердиев направился к комиссару полка.
— Товарищ майор! За что так обижать? За что? — В голосе слышался упрек и какая-то внутренняя боль.
— Кого, товарищ Тулебердиев? Да опустите руку. Вольно! Опустите руку, говорю. Чем вы обижены и кем?
— Я же после смены спал — на посту ночью стоял. А меня не предупредили, не подняли. В строю я не был, когда вы говорили...
— О чем?
— О добровольцах, товарищ майор! Очень прошу!
— Поздно, Тулебердиев. Уже отобрано необходимое число солдат...
— Потому к вам и обращаюсь, товарищ майор. Несправедливо это. Неправильно. Я же клятву давал.
— Но ведь нужны пловцы, хорошие, очень сильные, очень выносливые.
— Я плаваю хорошо! — не задумываясь, похвалил себя Чолпонбай, хотя в Киргизии плавал мало. Но тут он усилием воли отстранил воспоминание о своих немногих коротких заплывах, чтобы смущением не выдать себя. И снова торопливо заговорил: — А по горам я в Тянь-Шане натренировался. Поверьте, очень прошу. Или если мне еще комсомольского билета не выдали, то и доверить нельзя?
Тут Чолпонбай действовал наверняка: ведь только вчера их приняли в комсомол, и волнующая сцена вспыхнула перед ним, но он погасил ее, потому что ему важно было не пережить это волнение снова, а добиться
— Хорошо, я поговорю с командиром полка, попрошу за тебя! — пообещал комиссар.
II
Судя по всему, ночью, перед самым рассветом, в районе Селявного группа под командованием старшего лейтенанта Горохова должна была начать переправу через Дон. Начать умно, бесшумно и быстро.
Дзоты и блиндажи, множество траншей и окопов, ряды колючей проволоки, противотанковые и противопехотные мины — все это было на том, вражеском. Все ощетинилось, все ждало своих жертв...
Благодаря данным разведки наше командование нащупало наиболее уязвимое место в самом, казалось бы, недоступном районе — у Меловой горы.
Сюда, на другой берег, скрытно перегруппировав свои силы под самым носом противника, ночью наше командование перебросило целую стрелковую дивизию.
Выделенные штурмовые группы должны были устремиться через Дон вслед за первыми добровольцами.
Пока артиллеристы засекали и уточняли огневые точки противника, а танкисты изучали местность, группа добровольцев, командиром которой назначен старший лейтенант Горохов, в глубокой тайне готовилась к переправе. Раздобыли, спустили в воду и замаскировали рыбацкие лодки. В плащ-палатки запихивали сено. Получились своеобразные плотики. На них сверху можно положить оружие, боеприпасы, но, кроме всего, эти необычные сооружения могли выдержать и человека.
Горохов и вся его группа внимательно рассмотрели в бинокль место высадки. Метр за метром изучали подступы к Меловой горе. Сузив глаза, внимательно глядел за Дон и Чолпонбай. Все видели, все подмечали его острые глаза, словно бы он уже в лодке переплыл через Дон.
Затаился в пойме... Начал подниматься по тому уступу. Нащупал ногой выбоину, подтянулся, ухватившись за куст. Встал на кривой камень... А потом — чуть в сторону, наискосок: там можно будет оглядеться. Ведь дзот справа, в расщелине. Замаскирован. И в бинокль не разглядишь... Не сразу увидел его, этот холмик свежей земли, покрытый жухлой травой. Не видно никого. Нет и движения, словно правый берег вымер. Но не дураки же немцы, чтобы обнаруживать себя и свои дзоты...
Дзоты или дзот?
Горохов именно эту тропку, этот дзот наметил Чолпонбаю. Но вдруг там, за камнем, может, еще дот или дзот? Всего в бинокль не увидишь. Да и свет в глазах дрожит от напряжения. Но чудится, что ли: синеватый дымок вьется там, и птицы почему-то не садятся около этого камня... Ни разу не сели около этого камня. Что бы это значило? Не там ли этот злосчастный дзот, который огнем сможет отсечь дорогу нашим? Если мы возьмем его, то наш путь будет расчищен...
В окопе рядом с Чолпонбаем наблюдал за противником и Сергей Деревянкин. Он старался держаться как можно спокойнее. Сергей знал, что непроизвольное движение, жест, неосторожное слово могут уличить его, раньше времени выдать то, что он хотел бы скрыть, оставить в тайне. Так будет лучше ему, Чолпонбаю...