Хэда
Шрифт:
«Все кончается. Скоро и мы спустим шхуну! – думал Сибирцев. – Прощай, Япония... А за вами, друзья, пойдем и мы. Кто-то из нас погибнет... не поэтому ли так тяжко расставаться? Враги нас в море ждут! Адмирал прав!»
– Прощайте, братцы! Вы идете на войну. С честью и славой... – в тишине отчетливо и гулко голос адмирала раздавался по всей Хэда, как на параде. – Прощайте, товарищи, с богом! – закончил свою речь адмирал.
– Ура-а! – грянул весь лагерь.
Загрузка корабля закончена. Наступает неотвратимый час прощания.
Заиграл
Оркестр стих. Запели моряки.
Дело было под Гангутом,дело славное, друзья...Вышел флот нашв бой кровавыйс славным знаменем Петра...«У меня сердце разрывается. Я больше не могу выдержать!» – думал Ябадоо и прослезился.
В последние минуты офицеры и матросы, уходящие и остающиеся, обнимались и прощались, расходились и вдруг, как в полубезумье, снова кидались в объятия друг друга. Слышались мужские рыдания, и слезы выступали у гордых, усатых и смелых воинов, которые так величаво, с грозным пением вступали еще недавно в эту деревню.
– Прощай, Америка! – крикнул, кидая вверх шапку, корноухий боцман Черный.
– Бай-бай! – отозвался ему с борта «Кароляйн» безносый боцман в повязке через лицо.
На судне подняли якорь. На буксире шлюпок судно пошло. Слышно было, как, выйдя за косу из бухты, Вард приказал в рупор ставить паруса.
Вскоре американская шхуна «Кароляйн» растаяла в глубине голубой мглы океана.
– Такое страшное прощанье! – сказал Ябадоо, возвратясь домой. – Я не мог выдержать!
– Они идут на войну! – отвечала жена.
– Нет, не только поэтому...
– А нам, господа, еще предстоит довести до конца начатое дело, – говорил адмирал Пушкину и офицерам, собравшимся в кают-компании.
«Ряды наши поредели!» – подумал Алексей.
– Еще живем, ребята, – толковали в лагере. – Маслов здесь, Сизов здесь, Янка Берзинь здесь.
На другой день после работы новый переводчик Сьоза пил чай у Ябадоо и, между прочим, спросил, хороши ли дальние стекла у Кокоро-сан.
Ябадоо, смеясь, стал расписывать достоинства подзорной трубы Александра.
– Уэкава-сама получил приказ: раздобыть дальние стекла для государственного вельможи. Приказал Кавадзи-сама. – Сьоза просил Ябадоо посредничать.
Новость ошеломляющая! Труба понадобилась для кого-то из высших лиц, это ясно: Кавадзи хлопочет и приказывает. Никто не требует, но это дела не меняет. Надо исполнять.
– Не для чиновника! – подтвердил эдоский переводчик.
– Я понимаю, спасибо. – «Но, наверно, ничего не получится. Однако попытаемся».
– Александр Кокоро-сан не сможет. У него стекла – подарок от императора России, строго будет наказан, если
Позвали унтер-офицера Аввакумова.
– Не знаешь ли, у кого купить трубу?
– У поручика Елкина несколько труб. Он, наверное, уступит.
Сьоза пошел в дом при храме Хонзенди, где жили офицеры, и сказал Елкину, что одно высокое лицо просит его продать трубу.
– Ну, ты меня не пугай. Скажи, кто просит.
– Очень большой дай. Чин дай!
– Здесь? В Эдо?
– В Эдо, – как бы стыдливо признался Сьоза.
– У меня трубы не очень хорошие. Для высокого лица неприлично такие продавать.
Елкин позвал на совет Сибирцева.
– Вот, переводчик просит продать подзорную трубу для кого-то в Эдо и обещает заплатить золотом. Может быть, у вас, Алексей Николаевич, есть хорошая труба?
– Кому? – спросил Сибирцев. – Имя его?
Сьоза застеснялся.
– Не могу сказать, – ответил, хихикая, словно его защекотали.
– Тогда не продадим.
– Тогда я скажу.
– Пожалуй.
– Но сначала дайте трубу.
Сибирцев подумал, сходил в соседний храм к адмиралу, посоветовался. Вернулся к себе в каюту и вынес трубу. Открыли окно, посмотрели в море, на бухту, на горы и на облака.
– Проверили?
– Да, очень хорошая... Для самого... – Сьоза говорил чуть слышно, – канцлера Японии.
– Он просил?
– Он. Пожалуйста...
– Денег не возьмем. Подарок канцлеру Абэ. Нижайше просим принять.
Сьоза спрятал трубу в плетеную коробку. Сказал, что заплачено или отдарено будет щедро, и поспешно ушел.
– Каково, брат, – сказал Елкин. – Абэ лично!
– А может быть, это для императора?
– Видно, заело их... Берутся за дело яро. Канцлер просит раздобыть нужную вещь! А, брат, это не контрабанда?
– Адмирал велел. Сказал, что хороший признак, обращаются к нам, как к своим, кому доверяют. Могли бы у американцев купить за золото.
«Чем все это кончится? – подумал Алексей. – Конечно, мы дисциплинированны и не разгласим ничего, они это видят. Если в мире и узнают когда-нибудь про эту трубу для канцлера, то от самих японцев, только. А мы спрячем все тайны!»
Сьоза вернулся и сказал Алексею Сибирцеву, что Оюки-сан просит прийти сегодня в то место, которое он знает.
Алексею очень хотелось повидать Оюки. Да и надо побыть на людях. Немного рассеяться и забыться. Опять, видно, общество соберется, будет весело!
Алексей не удержался и зашел в дом Ота. Большое помещение перегорожено красивыми бумажными стенами, как в первые наши дни в Хэда. Нет никакой чертежной. Много комнат, всюду украшения и картины. Постланы чистые толстые татами из рисовой соломы. Суетятся какие-то женщины.
– Оюки!
– Ареса!
– У мисс Мидзуно сегодня прием?
– Надо идти!
– Скоро и мы уедем, наш лагерь опустеет.
Оюки сказала:
– Я очень нездорова, сегодня не выйду из дому... но вы, Ареса, придите обязательно... Вам будет сюрприз.