Хелен
Шрифт:
— Мне ничего не кажется кощунственным — если я соответственно настроюсь, конечно. Пусть даже внутренне мне захочется вас отлупить — все равно я буду держать себя в руках. Спрашивайте.
— Почему вы так верите в Христа?
— Потому что он — основа моей веры. Потому что Он умер, чтобы спасти нас, а потом восстал из мертвых.
— Если вы в это верите.
— Упаси вас Господи в это не верить, Блейк.
— Да, сэр, но ведь сотни миллионов в это не верят — мусульмане, иудеи, буддисты…
— Да снизойдет на них прощение Господне.
— Буду
— Ответа на ваш вопрос не существует, Блейк. Вы сами это знаете.
— Это слишком просто. На самый насущный вопрос ни у кого не находится ответа.
— Таков смысл веры, Блейк. Верить нужно беззаветно. Неужто, идя ко мне, вы ожидали чего-то другого?
— Нет, конечно.
— Вы не хотите продолжить этот разговор? Посланник, о котором вы спросили… вы ведь не абстрактный вопрос мне задали, верно? Вы столкнулись с кем-то, кто утверждает, что послан нам Господом? Это так?
— В той форме, в какую вы это облекаете, мой вопрос звучит очень глупо.
— Вы отнюдь не кажетесь мне глупым.
— Но тем не менее это так, святой отец, — горько произнес я. — Я влюблен.
— В буквальном смысле?
— Да.
— Что ж, об этом можете не говорить.
— Да я и не в состоянии.
— Вы ведь, кажется, женаты?
— Да, святой отец. И к тому же — живу в Сан-Вердо.
— Боюсь, Блейк, что вы сами загнали себя в тупик, из которого нелегко выбраться. Даже не знаю, что вам и посоветовать.
— А если бы такое случилось с вами, к кому бы вы обратились? — спросил я.
Преподобный Хикс задумался.
— Трудно сказать, Блейк. Ведь вера иррациональна и непознаваема. Разумеется, будучи священником и, надеюсь, не самым худшим, я был бы страшно польщен, обрадован и возбужден, если бы в один прекрасный день в мою дверь постучал посланник Господа. С другой стороны, это non sequitur [7] , потому что в тот миг, когда я его впущу, слепая вера исчезнет, уступив место реальности. А вера и реальность несовместимы.
7
Не следует (лат). Логическая ошибка, состоящая в том, что положение, которое требуется доказать, не вытекает из приведенных в подтверждение доводов.
— И все-таки, святой отец, вы не ответили на мой вопрос, — напомнил я.
— Я не могу на него ответить.
— Значит, нам обоим следует обратиться к психиатру. Он сумеет все объяснить.
— А вы не хотите рассказать мне все, как есть? — спросил Хикс, почти умоляюще.
— Нет. Это не поможет.
— Что ж, Блейк, дело ваше. Однако, раз уж вы так настаиваете на ответе, то я бы на вашем месте обратился к одному из специалистов в своей собственной области.
— К пастору?
— Нет, скорее к раввину, — вздохнул Хикс. — Но не потому, что они больше знают. Хотите
— В девяти случаях из десяти, — сказал мне раввин Макс Гельберман, — иноверец обращается ко мне с просьбой помочь ему жениться на еврейке.
Рабби Гельберману я бы дал на несколько лет меньше, чем преподобному Хиксу, то есть — около пятидесяти. Росту он был невысокого, а на круглом лице светились умные голубые глаза.
На носу у раввина красовались очки в металлической оправе и время от времени он теребил округлый подбородок. Принял меня раввин в новом иудейском центре, в здании современной постройки, объединявшем культурный центр и синагогу. Внутри жужжали кондиционеры. Приехал я туда в половине десятого вечера, когда в вестибюле лихо отплясывали подростки, а сам рабби пытался набросать проповедь. Из-за моего приезда её пришлось отложить.
— Однако вас, — продолжал он, — по-видимому, привела ко мне иная причина.
— Откуда вы знаете, что я иноверец?
Раввин развел руками.
— Вот видите. Что вам ответить? Каждый еврей гордится своей способностью узнавать другого еврея, как бы тот ни выглядел. И, знаете, евреям это всегда удается. Кроме тех случаев, когда они ошибаются. Нет, я этого не знаю. И буду счастлив, если ошибся.
— Нет, я не еврей.
— Тогда я опять-таки счастлив, но уже за вас. Могу я спросить, что вас побудило обратиться ко мне, мистер…
— Эддиман. Блейк Эддиман.
— Ах, да, мистер Эддиман, я видел ваши фотографии в газетах. Зрительная память меня часто подводит. Люди посещают синагогу по двадцать лет, и то мне случается забывать их.
— Меня направил к вам преподобный отец Хикс.
— Хикс? Старина Джошуа Хикс? Сто лет его не видел. Как у него дела?
— Не жалуется, спасибо.
— И зачем же он вас ко мне направил?
— Должно быть, испугался иметь дело с человеком, у которого не все дома.
— Вы имеете в виду себя, мистер Эддиман?
— Себя и других.
— Что ж, мистер Эддиман, в таком случае к «другим» можно смело отнести большую часть человечества. Включая и меня. Разве может нормальный рабби сидеть в полу-синагоге, полу-танцевальном зале, что находится посреди пустыни, да ещё и в пределах крупнейшего игорного центра страны, и сочинять проповедь, посвященную этнической связи движения за интеграцию с книгой «Исход»?
— Себя, — поправился я, улыбаясь.
— Вот как? Я-то, разумеется, знаю вас только как адвоката. Правда, очень смелого.
— Тогда я поставлю вопрос так: могу я говорить с вами, не опасаясь, что это пойдет дальше?
— Думаю, что да. Если, конечно, вы никого не убили. Все остальные ваши прегрешения я готов повесить на себя.
— Хорошо. Допустим, я скажу вам, что говорил с неким человеком, который утверждает, что является посланцем господа; я не знаю, верить ему или нет, и вообще — это сводит меня с ума.
Долгое время рабби изучающе смотрел на меня, затем спросил:
— Не хотите ли выпить, мистер Эддиман?