Хемингуэй
Шрифт:
Английский сперва вел завотделением Фрэнк Платт, потом его сменили молодые учительницы Маргарет Диксон и Фанни Биггс. Диксон, по воспоминаниям учеников, выделялась своим либерализмом — поощряла учеников писать эссе и рассказы, старалась заинтересовать их театром и кинематографом; Эрнеста она назвала «самым блестящим» учеником, какой ей попадался. Она презирала Теодора Рузвельта и превозносила Вудро Вильсона: поколебать любовь Эрнеста к первому ей не удалось, но второго он благодаря ее урокам оценил. Биггс руководила литературным кружком, членов которого отбирала по итогам первого курса: обычно в нем было около двадцати пяти человек, собирались раз в неделю, вслух читали и обсуждали написанное. Товарищи Эрнеста вспоминали, что разница между тем, что писали они, и тем, что писал он, была как между землей и небом. Фанни Биггс также отозвалась о нем как о своем лучшем ученике. Она познакомилась
По настоянию матери дети пели в церковном хоре, играли на музыкальных инструментах. Для Эрнеста Грейс выбрала виолончель, которую он невзлюбил всей душой. Много лет спустя, в знаменитом интервью, данном Джорджу Плимптону, он, солидный человек и нобелевский лауреат, выдумает, что мать на целый год забрала его из школы и он занимался только виолончелью, на которой играл «хуже всех в мире». Все его сестры и братья были еще живы и, вероятно, удивились, но его такие вещи никогда не смущали. Взрослым человеком он не станет играть на музыкальных инструментах, но будет любить классическую музыку, вкус к которой привила Грейс; что же касается виолончели, то, по свидетельству одноклассников, он вполне сносно играл на ней в церковном и школьном оркестрах.
Отец выбрал для мальчишки основной вид спорта — американский футбол (не имеющий, как известно, ничего общего с нашим); сперва он был для этой игры мал и недостаточно быстр, потом вытянулся и стал чересчур велик (на старшем курсе вырос до 5 футов 11 дюймов и весил 150 фунтов, вдобавок у него были такие большие ноги, что на них не нашлось бутс) и опять же медлителен, мучился, но старался, чтобы доставить отцу удовольствие, — и в конце концов преуспел и пару раз бывал отмечен как лучший игрок. Он также занимался в секциях плавания, велосипеда, водного поло (тут преуспевал сразу и стал капитаном команды), ходил с сестрой на подготовительные курсы в университет, две зимы работал в школьном кафетерии, однажды получил роль в любительском спектакле и на некоторое время «заболел сценой». В конце 1914-го он впервые увлекся девочкой, хотел учиться танцам, родители скрепя сердце позволили, но танцы ему не давались, а к девочке он охладел.
В 1911-м Марселина и Эрнест прошли конфирмацию в Третьей конгрегационалистской церкви, а в 1915 году семья перешла в Первую, которую посещали Ансон Хемингуэй с родней. «Близнецы» вступили в организацию христианской молодежи «Плимутская лига», где Эрнест занимал ведущие роли — спикера, председателя, казначея; собирались по воскресеньям, дискутировали о благочестии и делах повседневных: учеба, турпоходы. Язык у Эрнеста оказался великолепно подвешен, и он записался сразу в три дискуссионных клуба: «Клуб Ханны», где бизнесмены рассказывали о своих достижениях, «Клуб Берка», где обучались ораторскому мастерству, имитируя парламентские прения, и «Клуб старшеклассников», члены которого рассказывали друг другу нравоучительные истории. Эта часть его жизни для рассказов о Нике Адамсе не подходила.
Едва научившись читать, он пристрастился к спортивным страницам в газетах, особенно к отчетам о боксерских поединках, знал по именам всех «звезд», но лишь в начале 1916 года ему купили «грушу» и разрешили заниматься боксом: впоследствии он рассказывал, будто учился у профессиональных боксеров из Чикаго, но найти этих учителей не удалось и члены семьи факт не подтвердили, хотя, возможно, он и мог взять несколько уроков так, что дома об этом не знали (или забыли). По рассказам домашних, боксировал он с одноклассниками в музыкальной студии Грейс, которая этому не препятствовала, хотя и разгоняла мальчишек, когда, по ее мнению, «бокс переходил в драку». Он также говорил всем, что повредил левый глаз во время занятий боксом — на самом деле глаз плохо видел уже при рождении, за что он попрекал мать, передавшую ему свой недостаток, как если бы она сделала это сознательно.
В школе с 1912 года выпускалась газета «Трапеция»: сперва это было нерегулярное издание, в котором сотрудничали один-два ученика, но преподаватель Артур Боббит превратил его в подобие профессиональной газеты со штатом редакторов и репортеров. Зная от Диксон и Биггс о литературных успехах Эрнеста,
Первым литературным образцом, которому Эрнест подражал, был Ринг Ларднер, спортивный обозреватель «Чикаго трибюн», автор коротких рассказов. Американскому читателю не нужно объяснять, что такое проза Ларднера, но у нас его творчество почти неизвестно, так что приведем отрывок из рассказа («Искусство дорожного разговора»):
«— Мне нужно будет послать телеграмму из Гранд-Айленда.
— А если я пошлю телеграмму, то когда она дойдет до Элкхарта?
— Сегодня вечером или завтра утром.
— Я хочу написать своей сестре.
— Так напишите из Гранд-Айленда.
— Думаю, я подожду и напишу ей из Фриско.
— Но до Сан-Франциско еще больше двух дней.
— Мы по пути будем переводить часы, не так ли?
— Да, мы будем переводить часы в Норт-Платте.
— Тогда, пожалуй, я напишу ей из Гранд-Айленда.
— Вашей сестре, вы сказали?
— Да. Моей сестре Люси. Она замужем за Джеком Кингстоном. Слышали про „шины Кингстона“?
— На месте зуба сразу ощущается пустота, — сказал Чэпмен».
Похоже на знаменитые «хемингуэевские диалоги»? Да вроде похоже… Но у Хемингуэя в диалогах часто (не всегда) есть глубокий подтекст. У Ларднера никаких особенных подтекстов не было. Он умел изображать то, что видел и слышал. Он писал первоклассные спортивные репортажи — специфический вид искусства. Скотт Фицджеральд сказал о нем: «Представьте себе человека, который смотрит на жизнь как на завершенную последовательность физических действий — подъем, тренировка, удачная игра, массаж, душ, ужин, любовь, сон, — представьте себе, что человек так и живет, а теперь вообразите, что с такой меркой он попытается подойти к настоящей жизни, где все ужасающе сложно и переплетено и даже величайшие идеи и свершения тонут в сплошной путанице. Вообразите все это, и вы почувствуете, какое смятение должно было охватить Ринга, когда он покинул свой бейсбольный стадион и вышел в реальный мир. Он по-прежнему отмечал и записывал, но уже ничего не придумывал, и это механическое накопление, которым он занимался до смертного часа, отравило ему последние годы жизни». Некоторые критики предъявляют тот же упрек Хемингуэю.
В «Трапеции» Эрнест учился не только писать, но и редактировать чужие тексты — возможно, это впоследствии помогло ему резать собственные. В школе с 1896 года выходило еще одно периодическое издание — литературный журнал «Табула», которым руководил Платт. Эрнест вновь засмущался и не пожелал сотрудничать, но Фанни Биггс, как считается, без его ведома передала Пратту рассказ «Суд Маниту» (The Judgment of Manitou), который Эрнест написал для литературного кружка. Рассказ вышел в «Табуле» в феврале 1916 года — это первый опубликованный беллетристический текст Хемингуэя. Охотник подозревает своего товарища в краже бумажника и ставит на него капкан, тот попадается; первый обнаруживает, что бумажник стащила белка, и, мучимый раскаянием, сам попадает в капкан: таково правосудие Маниту, духа леса. Через два месяца в «Табуле» появился второй рассказ, «Все дело в цвете кожи» (A Matter of Colour): спортсмен вспоминает случай, когда он, будучи менеджером белого боксера, который должен был драться против черного, нанял человека, чтобы негра исподтишка ударили битой по голове, а этот человек ударил белого и потом объяснил, что «не различает цветов». Третий рассказ, «Сепи Жинган» (Sepi Jingan), был опубликован в ноябре: мальчик-индеец два года обдумывает месть другому индейцу, убийце его сестры, сам попадается к нему в руки, но его спасает любимая собака, чьим именем и назван рассказ.