Хент
Шрифт:
– С этим я не согласен, отец, – ответил сын. – Почему же курд, у которого нет ни священника ни учителя, знает, как обращаться с людьми? Кто дал ему понять, что человек без оружия похож на слепую курицу, которую всякий без труда зарежет?
– У курда нет ни священника, ни монаха, ни учителя, но у него есть шейх, шейх, хотя и лицо духовное, но и он также носит оружие и с народом своим идет грабить имущество безоружных людей. Никогда он не говорит, что такой поступок – грех. А что проповедуют наши священники?..
Сын молча слушал.
– Во всех этих несчастьях, – продолжал Хачо, – есть одно
– Знаешь, отец, поговорку: «Вор не может построить себе дом и за то разрушает дома другого». Курд не пашет, не сеет, не жнет и, не имея хлеба, вечно голоден, а потому старается лишить хлеба и армянина, отнимая его силой. Ты не бери в пример наш дом, а подумай, отец, сколько есть армян, обнищавших из-за грабежа курдов.
– Ты прав, сын мой, но не забывай, что этим они нас не уничтожат. Между тем сам курд, как волк, вечно будет голоден. Он вынужден всегда охотиться, а охота ведь не постоянно бывает удачна.
– А по-моему, – ответил сын, – для того, чтобы бороться с волками, нужно иметь волчьи зубы и когти.
IX
Между Эрзерумом и Баязетом, в стороне от единственного караванного пути из Трапезунда в Персию, в ущелье расположены были палатки одного курдского племени. По числу палаток, покрывших большую часть зет зной поляны, можно было заключить, что курдов очень много. Большие табуны лошадей, стада овец и крупного скота паслись на ближайших горах; все это говорило о благосостоянии и богатстве этого племени.
Было уже совсем темно, когда Фаттах-бек со своей свитой приехал от старика Хачо в лагерь, главой которого он был. У некоторых палаток горели еще костры, на них варился ужин или кипятилось молоко; в ночной темноте костры распространяли приятный свет. Когда всадники приблизились к лагерю, сторожевые псы подняли страшный лай, заглушивший таинственную перекличку пастухов, дававших знать о приближении всадников; тогда из отряда бека ответили условными возгласами, и пастухи узнали своих. Бек направил коня к той палатке, где помещался его гость – посланец вали. Это был чиновник, старый опытный турок, прошедший через огонь и воду. Одно время он занимал должность мюдира, но был смещен за чрезмерное взяточничество.
– Долго ты заставил меня ждать, бек, – сказал он, поднявшись с места, когда бек вошел в палатку. – Я хотел распрощаться с тобой сегодня.
– Клянусь головой шейха, ты слишком нетерпелив, – ответил бек с улыбкой; – я удивляюсь, как ты мог терпеть девять месяцев в утробе матери? Мы почти еще не видались, чего же так торопишься? Разве надоела тебе моя кочевка?
– Вовсе нет! Мне очень приятно пользоваться твоим гостеприимством; если когда-либо быть мне в раю (на что я не очень надеюсь), то я желал бы, чтобы этим раем была твоя кочевка. Однако, несмотря на это, я просил бы тебя отпустить меня завтра утром.
– Хорошо, хорошо; знаю я привычку турок: вы любите жить в вонючем городе, валяться с утра до вечера на мягких подушках, пить кофе и курить кальян. Ну что хорошего для вас в горах? По правде говоря, я сам виноват в том, что не сумел занять тебя, как следовало. Что же делать? Охоты ты не любишь.
Мюдир был сладкоречив, как истинный турецкий чиновник.
– Свет, исходящий от твоего лица, выше всякого удовольствия, я счастлив, что удостоился чести видеть тебя. Но подумай, бек, что твой слуга – человек подневольный и не может располагать своим временем, Вали назначил мне десять дней на поездку. Просрочить я не могу.
– Я напишу ему, что задержал тебя; ты ведь знаешь, как он уважает мое слово.
– Это мне известно: вали очень любит тебя и твое слово ценит, как жемчуг. Он говорит всем, что у султана нет слуги храбрее Фаттах-бека и что ты представлен к ордену Меджидиэ первой степени.
Бек презрительно улыбнулся и ответил:
– Для меня ордена не имеют никакого значения; это украшение для женщин.
– Что же ты любишь?
– Я люблю меджидиэ золотом 9 .
9
Слово «меджидиэ» имеет двойной смысл: золотой монеты.
– Будет и это, бек. Вали особенно внимателен к тебе. Он назначил тебе жалованье, которое ты получишь от казны как начальник этого участка и блюститель порядка этого края. Он же принял твою просьбу об упразднении здесь должностей мюдира и каймакама, и передал их тебе. Словом, чего бы ты ни просил, он ни разу еще не оставлял твоей просьбы без внимания.
– Я всегда благодарен вали, – ответил бек.
Во время этой беседы слуги бека, расположившись вокруг палатки, болтали. Каждый рассказывал о своих подвигах: кто сколько убил людей, в каких разбоях участвовал, сколько похитил женщин и т. д.
– Осман угнал за свою жизнь столько овец, сколько у него волос на голове, – говорил Омар.
– А ты, Омар, тоже хорош, – отвечал Осман: – сколько я угнал овец, столько же ты похитил армянок.
– Шабан не любит армянок, – вмешался другой, – говорит, они плаксивые.
– Это правда, – подтвердил Шабан, – у этих баб сердце хрупкое, как стекло. Но у наших женщин, клянусь богом, каменные сердца; брось их хоть в волчьи когти – не заплачут. Терпеть не могу, когда женщина плачет.
– А хуже всего то, – перебил их пожилой курд – что эти неверные никогда не изменяют своей проклятой вере. Вы же знаете, что у меня целых три, и хотя я бью их очень редко, все же вижу, как они молятся тайком. Но есть у них одно достоинство: все они хорошие хозяйки и работницы, работают как волы и не спят так много, как наши женщины.
– А какие милые невестки у этого старого Хачо! – с особенным восторгом заговорил молодой курд, – не будь старик другом нашего бека, непременно похитил бы одну из них.
Разговор слуг был прерван лаем собак, вслед за которым послышались голоса пастухов. Некоторые из слуг схватились за оружие и побежали туда, откуда доносились голоса. В темноте послышались вопли: «Ради бога, ведите нас к беку, мы имеем к нему просьбу..» Несчастные с трудом были спасены от собак подоспевшими сторожами (опасно проходить мимо кочевки курдов в ночное время: нередко достается прохожим от острой пики огорожа).