Хеску. Кровь Дома Базаард
Шрифт:
Дворецкий, Карош, должен был отправить Лилиан сюда, в библиотеку, как только она проснется. Все слуги дома были предупреждены: не задавать лишних вопросов и не проявлять любопытства, пока девочка не освоится. Именно поэтому вчера никто из них не показывался – на долю Лилиан пришлось и так слишком много переживаний за один день, не хватало еще чужих взглядов, пусть и вежливо-отстраненных.
То, что слуги шепчутся, думая, что Тиор их не слышит, и едва сдерживают любопытство, он и так знал, ощущал почти на физическом уровне. Появление маленькой девочки взбудоражило всех, от кухарки до домоправительницы, и, хотя Тиор предупредил о цели своей поездки только Рошто и Кароша,
Когда она вошла – с кое-как заплетенной косой, во вчерашней одежде, – Тиор заметил, что глаза у Лилиан красные, а взгляд рассеянно блуждает по комнате, ни на чем не задерживаясь.
Он приветственно кивнул ей и указал на скамью, куда она скорее упала, чем села. Потянувшись к высокому кофейнику с длинным носиком, он разлил им пину – традиционный напиток его народа, напоминающий кофе со специями, густой в горячем виде и совсем жидкий в холодном. Лилиан задумчиво обхватила пиалу, грея руки об округлые бока. На тарелке рядом исходили паром пирожки.
Какое-то время они просидели в молчании: Лилиан – изредка прихлебывая пину, Тиор – покручивая свою пиалу кончиками пальцев.
Тиор боялся спугнуть ее. То хрупкое, похожее на паутинку подобие доверия, которое возникло между ними. Ему не нужно было доказывать, что он действительно ее родственник, портреты в галерее и внутреннее знание, уверенность, появившаяся в Лилиан, сделали это за него, но самый сложный разговор еще только предстоял. И пусть их кровная связь облегчит понимание происходящего, зародив в ней веру в его слова, Лилиан, выросшей среди людей с их джинсами, компьютерами, сотовыми телефонами и высшим образованием, будет непросто во все поверить.
– Признаюсь, я не думал, что мне когда-нибудь придется вести такой разговор, – начал Тиор, задумчиво глядя в окно на залитый солнцем лес. Природа оживала, радуясь приходу тепла, по стволу растущего рядом клена пробежала белка. Мир продолжал существовать во всем своем многообразии, словно ничего не произошло, и в этой его яркости мерещилось какое-то кощунственное безразличие.
Лилиан подняла на него глаза от пиалы, ожидая продолжения.
– Мне нужно так многое тебе рассказать… – Тиор привычным движением не глядя нащупал трость и положил ладонь на череп ворона, ощущая его успокаивающую прохладу. Серебряный клюв мерно закачался из стороны в сторону в такт его словам. – А я даже толком не знаю, с чего начать.
Грустно усмехнувшись, он вновь посмотрел на Лилиан, которая слушала его со сдержанным любопытством.
– Джабел… – Тиор назвал ее мать настоящим именем, и рот словно обожгло полузабытым сочетанием звуков. За эти пятнадцать лет он произносил их едва ли три раза. – Ты замечала за ней что-нибудь… странное?
Лилиан нахмурилась, смотря на деда с непониманием, но взгляд ее затуманился.
Что считать странным? То, что у матери не было подруг и что она ни с кем не общалась? Что в их дружелюбном и солнечном районе не завела приятельниц даже среди соседок и всячески отваживала их от дома, периодически становясь действительно грубой? Что однажды на шуточное замечание отца «Мой дом – моя крепость» качнула головой «Нет…» с такой грустью, что даже у Лилиан защемило сердце? Что рисовала чаще по ночам и – Лилиан точно это знала – часть рисунков прятала под замок, никому не показывая? Что как-то
Что никогда не рассказывала дочери о том, что у нее есть родной дед?
Лилиан опустила глаза. Ответ напрашивался сам собой.
Тиор удовлетворенно кивнул:
– Думаю, замечала. Может быть, ты не понимала, что это странно, но у других людей не замечала таких привычек, верно?
Лилиан качнула головой, нехотя соглашаясь. Когда-то она очень удивилась, увидев, как соседка стрижет и поливает газон, потому что в их семье никогда ничем подобным не занимались: трава росла сама по себе ровная и зеленая, не требуя никаких усилий по уходу. Зато мама делала то, что не делали другие: например, в сумочке, рядом с кошельком и упаковкой носовых платков, хранила небольшой нож. Во всем доме не было ни одного зеркала хотя бы в половину человеческого роста, а самое большое, у входа, не превышало размерами две сложенные рядом книги, и, уходя, мама каждый раз обязательно завешивала его плотной черной тканью. А в сильный дождь обязательно босиком выходила на улицу и несколько минут кружила под тугими струями, словно запутывая следы.
Горло перехватило от горечи воспоминаний, еще недавно бывших реальностью, но внезапно накатившая волна тепла притупила боль. Лилиан быстро кивнула.
– Хорошо, что ты это понимаешь. Потому что твоя мать не была обычным человеком. Честно говоря, она и вовсе им не была. Мы называем себя хеску.
Лилиан вздрогнула от неожиданности, от абсурдности этих слов, и взгляд ее полыхнул злостью: как этот старик, которого она знает меньше суток, имеет право говорить какие-то глупости о ее матери?! Смеяться над ее памятью?!
Она подалась вперед, цепляясь пальцами за край стола, готовая вскочить и выбежать отсюда, плевать куда, лишь бы подальше от этого сумасшедшего.
– Остановись. – Голос Тиора прозвучал властно, резко, как приказ, и Лилиан неожиданно для себя опустилась обратно на скамью, с которой уже успела привстать.
Пальцы Тиора плотнее обхватили череп ворона, смыкаясь на нем полностью. Свободной рукой он, резко потянувшись через стол, накрыл побелевшие пальцы Лилиан и, глядя ей прямо в глаза, произнес:
– Услышь меня, Марак. Я, Тиор из рода Базаард, признаю этого детеныша своим потомком, здесь, в твердыне моего клана. Услышь меня, детеныш, я говорю тебе: ты хеску по крови и сердцу, по праву рождения. Признай же себя, как я признаю тебя.
Лилиан дернулась, пытаясь высвободиться, – и замерла, оглушенная.
Воздух вокруг нее сгустился, тело словно окаменело, а голова, наоборот, раскалилась. Ее человеческое сознание – сознание, привыкшее все подвергать сомнению и считать невероятное сказками, шептало, что это глупости, бред и вранье, да еще и надругательство над памятью ее матери.
Но откуда-то из глубины, из тяжело бьющего в ребра сердца поднималась волна, которая вот-вот должна была затопить ее целиком. Она не знала, что это и как назвать, но казалось, что в сознании ее вдруг что-то переместилось, расширилось и открыло путь чему-то новому, но в то же время хорошо знакомому и родному.
Горло вновь сдавило от подступающих слез, сердце заныло от тоски – совсем как вчера вечером, когда Лилиан вышла из машины и впервые вдохнула воздух Марака.