Хей, Осман!
Шрифт:
Меж тем отец Николаос показал гостю священные покрывала, чаши из золота и золотые круглые сосуды для воскурения благовоний...
«Я понапрасну обидел их дурными подозрениями!
– думал Осман.
– Видно, что богослужение их - мирное. А потребление хлебцов и сладкого вина - должно быть, и вправду их таинство, понятное лишь тем, кто примет их веру!..»
– А как вы молитесь?
– спросил гость.
— Мы совершаем три больших молебствия в храме - вечерню, утреню и обедню. При сотворении Богом мира был прежде вечер, а затем уже - утро и день. Потому мы начинаем с вечернего молебствия. Мы благодарим Бога за прошедший день
– Почтенный отец, я не могу быть на ваших молебствиях, моя вера - иная, но ты и твои слова внушают мне доверие. Я верю в то, что вера твоя не является злою верой. И могу ли я услыхать одно из ваших песнопений?
– Я исполню это твоё желание, потому что это желание благое, — сказал отец Николаос. И велел Василису перевести, сказать слова песнопения.
Василис тотчас исполнил приказание настоятеля. Осман выслушал похвальные слова Богу христиан...
– Это песнопение создал священномученик Афиноген, коего казнили некогда за его преданность вере язычники, - пояснил настоятель...
И повелел петь Костандису:
– Пропой ты, Костандис, умилительную песнь священномученика Афиногена! Голос твой звучит мягко и красиво и пригоден для прославления Господа...
И зазвучал тонкий, с переливами, голос греческого монаха:
– Свете тихий святыя славы, Безсмертнаго Отца небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога. Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй: тем же мир Тя славит [194] .
194
...Тя славит...– Молитва приведена на церковнославянском языке.
Костандис смолк. Воцарилось молчание. Затем гость промолвил:
– Это красивая песня!.. Я благодарю всех вас!..
Настоятель первым вышел из храма, за ним гость, а за ними обоими - Василис. Костандис ещё остался, чтобы погасить свечи и запереть двери...
Воротились в трапезную.
– Если ты желаешь, гость, - обратился к Осману отец Николаос, - ты можешь остаться у нас на ночлег. Я велю приготовить для твоего ночлега одну из келий, взять оттуда на время твоего ночлега иконы, дабы они не смущали тебя!..
– Благодарю тебя, но я должен возвратиться к своим спутникам. Я не хочу, чтобы они тревожились обо мне!..
– Твой конь поставлен и устроен хорошо в монастырской конюшне. Сейчас Василис проводит тебя к воротам и передаст тебе твоего коня...
«А сильна вера этих христиан!
– Осман повёл головой.
– Как я мог позабыть о моём коне?! Сильная вера!.. Едва лишь вступил в обитель их Бога, и вот о коне позабыл!.. Сильная вера!..»
– Я видел ваше гостеприимство и не сомневался в том, что вы обиходите моего коня, как надобно!
– сказал Осман с достоинством. — А скажи мне на
– Скажу тебе, что очень много!
– Что ж! Я обещаю тебе, что те из них, которые не пожелают принять правую веру, будут обретаться под рукою и покровительством румийских-греческих священнослужителей. В государстве моих потомков будут ведать христианской верой греческие священнослужители! Они будут служить во всех храмах, и служить будут на греческом языке; потому что я вижу: греческие священнослужители мудры и хорошо просвещены, и язык ваш хорошо пригоден для песнопений богослужебных!.. [195]
195
...песнопений богослужебных... — Православные священнослужители в Османской империи были преимущественно греками.
Настоятель простился со своим нежданным гостем и после размышлял долго о его словах; и перед внутренним взором отца Николаоса являлись во множестве греческие священнослужители во всех храмах Малой Азии и Балканского полуострова. Греческие священники господствовали; влияние их превосходило распространённостью и крепостью влияние римского понтифика! И отец Николаос верил искренне и убеждённо: всё это осуществится; всё это сделается повелениями сильных потомков юного воина с перекинутыми на грудь чёрными косами, сына мало кому ведомого вождя кочевников...
Василис проводил гостя к воротам. Отец Николаос успел отдать соответственное распоряжение и у ворот ждал давешний помощник повара, подросток, державший в поводу вычищенного, обихоженного коня...
Осман простился с Василисом:
– Прощай, добрый толмач! Пусть жизнь твоя будет под рукою-покровом твоего Бога!..
– Прощай и ты! Сегодня я говорил на тюркском наречии так долго, как никогда прежде не доводилось мне говорить! И я говорил на твоём языке о море. Кто знает! Быть может, и в этом заключается знамение. Быть может, твой народ, народ пастбищ, сделается на этой земле народом моря?..
– Пусть так и сбудется!
– произнёс Осман с невольной убеждённостью.
– Прощай!..
И невольно они на миг заключили друг друга в объятия дружеские крепкие. Затем разняли руки, Осман простился и с мальчиком и вскочил на коня... Василис запер за ним ворота...
Уже стемнело. Осман пустил отдохнувшего коня вскачь и вскоре уже был у своих спутников. Но волнение не оставляло его.
– Я не хочу ложиться спать, - сказал он.
– Поскитаюсь по окрестностям, а наутро ворочусь к вам. Не тревожьтесь обо мне!..
Стали было спрашивать его, где он был, куда ездил. Но он отвечал уклончиво, что попросту осматривал селение...
– Здесь большая обитель христианских румийских священнослужителей, - сказал Осман.
– Она содержится в хорошем порядке и не враждебна тюркам...
– Как могут быть румийцы-иноверцы не враждебны нам?
– осмелился возразить предводитель одного десятка воинов.
– А монголы - они твои большие друзья?!
– спросил в запальчивости другой удалец.
– Разве одно лишь исповедание правой веры может сделать людей нашими друзьями и союзниками?!